Н. Карпицкий. 13 декабря 2022. Украина. Двести девяносто третий день войны

Пятьдесят второй пост после начала войны. Сплю или работаю, ориентируясь не на время суток, а на спонтанные отключения света. Нам повезло – зима теплая. Пока оттепель, проехался на велосипеде по Славянску. Машин на дорогах как в довоенное время, теперь снова приходится быть внимательным, когда едешь. Иногда слышна стрельба, но не сравнить с тем, как было летом. Хотя бывают прилеты в Славянск, но в Краматорск – чаще.

Сейчас вся тяжесть войны ложится на Бахмут. Именно под ним оккупанты сосредоточили все силы. Ну еще под Авдеевкой очень жарко. Если Бахмут оставят, то следующая линия обороны будет проходить около нас. Но я не верю, что его оставят. 

Я думал, что после бегства из Херсона оккупанты все силы бросят на Угледар, поскольку прорыв на этом участке позволил бы им зайти в тыл украинским войскам под Донецком. Однако российское командование ориентируется не на стратегическую перспективу, а на настроение Путина. Им нужно реабилитироваться за поражение под Херсоном, и сейчас им проще атаковать, чем объяснять необходимость смены еще одного направления наступления.

Бахмутская мясорубка продолжается уже несколько месяцев, и оккупанты оплачивают каждую сотню метров продвижения тысячами погибших. И это без какой-либо стратегической перспективы, исключительно ради самолюбия всего лишь одной особы. Битва под Бахмутом похожа на Верденскую мясорубку Первой Мировой войны, и закончится тем же: именно здесь Россия израсходует свой последний наступательный потенциал, после чего Украина сможет освободить все свои земли. На этом закончится первый этап войны и начнется второй, дистанционный, путем взаимного обстрела ракетами и дронами-камикадзе. Как бы нам ни хотелось скорейшего прекращения войны, она в любом случае будет продолжаться до полного краха некроимперии.

В атаку на Бахмут солдат кидают непрерывными волнами, не считаясь с потерями. Такая у них некрофилическая тактика наступления. Чем больше погибнет, тем больше места освободиться для новых мобилизованных. Поэтому на смерть посылают намеренно.

В 1991 году КГБ позволило победить в России демократической революции, чтобы избавиться от контроля КПСС. Наверняка у них уже тогда был план прихода к власти и восстановления тоталитарной империи. Они правильно просчитали, что военных и экономических ресурсов для этого достаточно. Но сознание людей меняется, становится равнодушным к старым идеологиям. Поэтому насаждение имперской идеологии после чекистского переворота 1999 года привело к ее мутации в некроимпериализм.

Думаю, когда в 1991 году чекисты строили планы реванша, то и представить себе не могли, что через три десятка лет их ставленник пойдет дальше, ставя задачу не покорения, а уничтожения соседних народов. Путин ведь сам заявил, что целью специальной военной операции является денацификация Украины, и показал на практике, что это слово означает уничтожение украинского культурного сознания, украинского языка и украинского этноса.

Если для тоталитарного империалиста главной целью является власть, то для некроимпериалиста – разрушение. И есть три причины, в силу которых массовое сознание в России столь легко восприняло некроимпериализм: равнодушие к любым политическим идеологиям кроме идеологии поиска врага, страх перед сложностью мира и люмпенизация. 

В этом контексте символично событие, о котором я узнал только вчера. Моего друга, Максима Евстропова, объявили в федеральный розыск. Знаю Максима с его студенческих лет, какое-то время работали с ним на одной кафедре. Формально его преследуют по статье об оскорблении чувств верующих. Максим высказал, что думает по поводу патриарха Кирилла и его поддержки войны. Эта уголовная статья лжива, так как по ней преследуют вовсе не за оскорбление религиозных чувств, а за инакомыслие, протест против режима. Потому как если б действительно преследовали за оскорбление религиозных чувств, то в первую очередь должны были бы привлечь к ответственности самого патриарха Кирилла, Сергея Ряховского, Талгата Татджудина, Бхакти Расаяну Сагар Свами и других религиозных авторитетов. С религиозной позиции любое использование авторитета религии для оправдания действий России в Украине – это оскорбление Бога и введение своих единоверцев в демоническое искушение.

На самом деле Максима хотят посадить совсем за другое – за то, что он создал партию Мертвых, известную своими публичными акциями. Создал он ее в 2017 году как ответ на попытку власти присвоить себе мертвых и использовать их в своих политических целях, например, для подтасовки голосов избирателей или мероприятий типа Бессмертного полка.

Конечно, в акциях партии есть эпатаж, но Максим не тот человек, который будет шутить на тему смерти. Для некроимпериалистов смерть – это последняя точка торжества их безраздельной власти, ведь они боятся даже собственных жертв, пока те живы. Поэтому некроимериалисты смотрят на смерть со стороны своего права убивать и видят в ней способ освободиться от страха перед сложностью мира. Однако Максим на своем жизненном опыте знает смерть с противоположной стороны – со стороны ничем не оправданного бессмысленного трагизма. 

У Максима своя собственная философская позиция, отличающаяся от моей, о ней он сам может рассказать, я же скажу только о том, как вижу его акции со своей позиции. Я считаю, что Максим имеет право выступать от имени мертвых, ибо его экзистенциальный опыт позволяет ему оставаться собой и среди живых, и среди мертвых. В акциях Максима смерть перестает быть тем, к чему стремятся некрофилы – способом упрощения мира и подтверждения своей абсолютной власти. Некрофилы во власти хотят превратить людей в ничто, и пусть хотя бы в такой символической форме мертвые отказываются быть жертвами и превратиться в ничто. Поэтому даже в такой символической демонстрации некрофилы чувствуют опасность.

Больше всего некрофилы боятся сами оказаться среди мертвых, и Путин готов отправить на смерть всех, чтобы еще хоть сколько-то продлить свою жизнь. Тем самым он уже приговорил живых к смерти и воспринимает их как мертвых, а поэтому также боится оказаться среди них, отгораживаясь гигантским столом. Получается, ему нет места ни среди живых, ни среди мертвых.

Н. Карпицкий. 2 декабря 2022. Украина. Двести восемьдесят второй день войны

Пятьдесят первый пост после начала войны. Закончил прием экзаменов. У всех постоянно перебои со светом, поэтому беседовал со студентами, как только у них появлялась возможность выйти на связь, хоть днем, хоть ночью. Во вторник по расписанию вышел на связь с группой, когда за окном выбухнуло несколько раз. Отвлекаться не стал, позже в новостях пришло сообщение, что несколько ракет прилетели в соседний микрорайон. Смысла в обстреле абсолютно никакого. Создается впечатление, что на фоне массовых обстрелов инфраструктуры кому-то нужно для отчета показать, что он тоже стреляет. Говорят, это были ракеты С-300, у врага их много тысяч, так что могут позволить себе стрелять просто так.

А у меня на родине в Томске продолжаются репрессии. Начался суд над Виктором Лаврентьевым за посты в фейсбуке о действиях российской армии в Украине, и одновременно с этим арестовали музыканта-скрипача Анну Чагину по уголовному делу за посты в соцсетях. В России нормальным людям сейчас неизмеримо труднее, чем мне здесь, я им очень сочувствую. Зато для стукачей там самое счастливое время.

На днях я сделал видео в связи с вопросом, какой грех тяжелее – осознанный или по неведению? С одной стороны, грех по неведению – результат духовной незрелости, а осознанный грех – это сознательный выбор зла, потому должен быть тяжелее. Но когда смотрю на Фефелова, который стал первым свидетелем против Виктора Лаврентьева, мне так не кажется. Конечно, Фефелов верит, что Виктор – жертва украинской пропаганды… Судя по материалам, он следил за Виктором уже давно, но не всегда была возможность докопаться.

Стукачество – это все равно грех, даже если ты по неведению считаешь, что стучишь на врагов. Я понимаю, что возлюбить врагов очень трудно. В частности, возлюбить тех, кто поддерживал когда-либо Путина, выше моих сил. Но вот не стучать на врагов – по силам каждому. Не будешь стучать – не согрешишь по неведению. Это ж просто.

Тяжесть греха определяется вовсе не характером осознанности, а характером необратимости самоопределения, которое может и не осознаваться. Самоопределившись, человек перестает быть старой личностью, и уже не может сделать так, чтобы все было как раньше. Люди причиняют другим зло по разным мотивам – ради денег, комфорта, безопасности, других целей, порой даже благих, потому что они так расставили приоритеты. Однако люди, которые причиняют другим зло по неведению, не имеют к тому мотивации. Они так поступают потому, что отказались сомневаться и утвердились в своем неведении. И это – определенная позиция, в основе которой лежит самоопределение к другим людям не как к личностям, а как к вещам, что исключает возможность сочувствия, эмпатии, способности поставить себя на место другого. Это вовсе не духовная незрелость, а духовная деградация, которую невозможно остановить без полного перерождения личности. Поэтому я и склонен считать, что грех по неведению тяжелее.

Думаю, что именно эмпатия отличает нас от стукачей, гопников, люмпенов и сторонников Путина. С территорий, которые оккупированы уже давно, рассказывают, как изменился характер людей. Нормой стала грубость, которая не типична на свободных территориях. Например, если захотят протиснуться в очереди, просто оттолкнут, и извиняться не станут. На бытовом уровне исчезла эмпатия. Владельцы магазинчиков травят не только мышей, но и кошек, и собак. Животные часами агонизируют у прохожих на виду, это видят дети, и это уже считается нормальным. Многие мне тут возразят, что все общество такое – травим крыс, едим мясо… Возможно, в будущем люди станут ужасаться нашим варварством, но я сейчас о другом – об утрате способности спонтанно проявлять эмпатию. Если этой способности нет, то ее нет везде, поэтому те же самые люди, кто травит животных, считают нацистами своих же родственников, оказавшихся по другую сторону от фронта, и не испытывают к ним никакого сочувствия.

Эмпатия – это способность встать на место другого, которая позволяет не только сопереживать, но и посмотреть на себя со стороны. Если нет эмпатии, то человек не способен сомневаться в своей позиции, мыслить критически, и потому умственно деградирует. Поэтому на оккупированных территориях происходит такой водораздел между нормальными людьми, которые поддерживают Украину, и теми, кто поддерживает Россию, верит, что против них сражаются польские и нацистские батальоны, над которыми их армия все равно берет верх, и уже уничтожила пять тысяч хаймарсов, сбила украинский спутник из ПВО и скоро дойдет до Киева.

О чем российский телевизор не говорит, того для них и не существует. Когда стало известно, что российские войска оставили Купянск и Изюм, они возмущенно кричали, что это фейк, такого быть не может, российская армия никогда ничего не сдает! Потом, когда это подтвердило российское телевидение, стали говорить, что, да, значит была такая военная необходимость для улучшения позиций. То же самое повторилось, когда ВСУ освободили Лиман, а потом и Херсон. Где-то у кого-то закрадывается смутное подозрение, что так могут и до их города дойти, но на поверхности сознания все та же убежденность, что Россия побеждает.

Дело вовсе не в том, что они обмануты пропагандой, а в том, что они самоопределились так, что теперь не способны к эмпатии. И это не зависит ни от национальности, ни от гражданства, ни от религии. Можно подумать, что это потому, что они такие глупые и необразованные. На самом деле всё наоборот, глупость – это следствие самоопределения, а не причина, человек сам выбирает такое отношение к жизни, которое делает его глупым. И тем более это не зависит от уровня образования. 

Помню, когда началась Вторая Чеченская, я пытался просветить преподавательницу со своей кафедры, что война бессмысленна, ибо после такого террора мирного населения чеченцы никогда не согласятся остаться в России. Она ответила, раз не захотят, то нужно там все выжечь. Конечно, она доверяла пропаганде, но причина ее доверчивости была в отсутствии эмпатии, и это проявлялось в работе со студентами. 

С нами на кафедре она была само дружелюбие, при этом была убеждена, что студентов нужно постоянно держать в напряжении и запугивать, чтобы те хорошо учились. В жизни всякое бывает, иногда приходится проявлять жесткость, многие и меня могут справедливо обвинить в черствости и безжалостности, но только эмпатия подсказывает, где надо остановиться в своей жесткости, когда рационально это невозможно определить. Конечно, моя коллега осознанно не решала: «Буду теперь относиться к другим без сочувствия, как к вещам, а не как к личностям». Однако для судьбы человека значение имеет вовсе не осознанность, а необратимость самоопределения, которое привело ее к поддержке войны по неведению.

PS Меня с детства учили конспирации, а кто младше, не знает, как это. Сейчас в России за перепосты моих текстов можно сесть. Будьте там осторожнее! Тут интервью с Анной Чагиной, которую обвиняют по уголовному делу за "дискредитацию армии". Она рассказывает: «Пока читала только протоколы, с материалами уголовного дела ещё не знакомилась. Насколько поняла, инкриминируют скопированные из фейсбука и размещенные у меня на странице во "ВКонтакте" тексты христианского мыслителя Павла Левушкана и философа Николая Карпицкого с указанием авторства текстов. Карпицкий – это философ, живший в Томске, возглавлявший Томский антифашистский комитет, который сейчас живет в Украине. Он рассуждает о некрофильском империализме, о том, почему россияне ведут себя именно так – и на войне, и в мирной жизни. И плюс комментарий "Нет войне!", который я оставила во "ВКонтакте" под чьим-то постом».

Н. Карпицкий. 24 ноября 2022. Украина. Двести семьдесят четвертый день войны

Пятидесятый пост после начала войны. Пора экзаменов. То у студентов отключат свет, то у меня. Ловим моменты, когда можем состыковаться. Если посмотреть со стороны, то ситуация абсурдна: сидит такой пакостник в бункере и пакостит миллионам людей, уверенный в том, что он самый важный в мире. Почему-то в книгах и фильмах злодеи гораздо интереснее положительных персонажей. Быть может, у художника просто больше возможностей вложить свой талант в сложный и противоречивый образ злодея. Только вот в жизни настоящие злодеи примитивны до безобразия. Вчера такой злодей собирался победить НАТО, грозил ядерной войной, а сегодня в бессильной злобе пакостит. Насколько же мелкая натура! Даже чувства брезгливости недостоин, брезгливость вызывают те, кто ему верит.

Неожиданно свет сначала замигал, а потом вырубился – значит, не просто планово отключили, а из-за аварии, и это может быть надолго. Уже ночь, и остается только заниматься медитацией. Когда на улице темно, сыро и холодно, и вот так оказываешься запертым в темноте дома, открывается простая истина, что нельзя дожидаться будущего, например, когда наконец дадут свет, иначе реальность стане невыносимой. Можно просто чувствовать себя живым в настоящем моменте, какой бы он ни был, ничего не дожидаясь. Это трудно сделать, ибо когда ты сидишь в абсолютной темноте, невольно начинаешь ждать, когда дадут свет, а мысли норовят уйти куда-то в сторону. Однако подлинная свобода возможна лишь когда выстраиваешь такое самодостаточное состояние внутри себя независимо от внешних обстоятельств. Потому что жизнь – это и есть настоящий момент, а постоянное озабоченное ожидание чего-то – это отрицание подлинного ради того, чего еще нет. Именно это отрицание делает жизнь невыносимой. 

Все-таки, у нас еще терпимо, есть газ, вода, электроснабжение регулярно восстанавливают, в других городах намного тяжелее. Знаю от тех, кто в оккупации. Например, в оккупированном Лисичанске вообще нет ни света, ни воды, хотя подачу газа наладили – он необходим самим оккупантам, заселившимся в чужие квартиры. В городе остались только пожилые люди, которые побоялись ехать в неизвестность. Оккупанты объявили, что будут конфисковывать любые квартиры, если их владельцы в течение какого-то короткого срока не явятся с документами на собственность. При этом в Лисичанск попасть сложно даже со стороны Луганска, периодически его полностью закрывают на въезд и выезд. Впрочем, солдаты даже эти формальности не соблюдают – могут взломать любую квартиру, не обращая внимания на собственника. Некоторые квартиры взламывали по несколько раз.

Если же отъехать от прифронтовой зоны вглубь оккупированной территории, куда-нибудь за Донецк и Луганск, то там тихо, и местные даже не представляют, как выглядят обстрелы. Местные – это в основном женщины, так как мужчины либо уже мобилизованы, либо прячутся, боятся выходить на улицу. Ну разве что если по крайней необходимости рано утром или поздно вечером, так как их в любой момент могут остановить и отправить на фронт. Да и женщинам опасно просто так ходить, особенно девушкам – кругом пьяная солдатня. Могут пристать. Этим отличаются города по ту сторону фронта от наших прифронтовых городов. Летом, когда фронт был всего в десяти километрах, в Славянске тоже было много военных, но рядом с ними чувствуешь себя в безопасности. Ни разу не видел пьяных солдат, не слышал от них мата, к чему привыкли на оккупированных территориях. Катаясь по городу на велосипеде, постоянно встречал, как гуляют девушки поодиночке или матери с детьми. В оккупированных городах просто так люди не гуляют, ходят только по делу, и то в основном там, где людно.

Жизнь в таких городах будто остановилась в 2014 году и медленно деградирует. Дороги никто не ремонтировал, местами они стали совсем непроходимыми. Молодежь в массе своей инфантильна, двадцатилетний психологически соответствует четырнадцатилетнему. Для них нет специальных мест, где они могли бы встречаться, общаться. Многие вообще не имеют ни малейшего представления о жизни на свободных территориях Украины в нескольких десятках километров от них. 

Среди местных много пророссийских, которых даже облавы на мужчин не могут переубедить. Еще могут признать, что да, как-то нехорошо получилось, люди просто шли на работу, а их поймали и сразу на фронт, но тут же поправляются, что их же от нацистов защищают, потому надо терпеть. Они живут в своем кошмарном мире и абсолютно уверены, что лучше быть не может, а когда им говорят про нормальную жизнь в свободной Украине, просто не верят, что такое возможно. При этом абсолютно убеждены, что там по улицам нацисты ходят со свастиками, а очевидцев просто не станут слушать. Я помню, как в Советском Союзе люди тоже не верили, что на Западе нищета, в то время как их собственная жизнь в нищете с дефицитом и очередями воспринималась как единственно возможный мир, лучше которого быть не может. Тогда тоже власть поддерживали, поскольку считали, что по-другому не бывает.

Вопреки всему на оккупированных территориях очень много нормальных людей, которые поддерживают Украину. Больше всего меня удивило из рассказов тех, кто оттуда, что они сразу видят, кто за Россию, а кто за Украину. Это – антропологические различия, которые сразу бросаются в глаза. Например, видишь человека впервые, и сразу понимаешь, что можешь не бояться сказать: «Слава Украине!» несмотря на то, что за любое неосторожное слово в общественном месте могут арестовать и отправить на подвал. 

Если человек какой-то неприятный с печатью отрешенной нелюдимости, держит себя так, как будто ему все должны, то по любому будет за Россию. На самом деле это печать того адского мира, который он воспринимает как единственно возможную реальность. Из-за этого он неспособен адекватно понимать нормальных людей. Сначала я хотел назвать это утратой способности к социальной коммуникации, которая позволяет нам понимать друг друга. Благодаря этой коммуникации мы адекватно воспринимаем мир, отличаем то, что возможно, от нелепых фейков и пропаганды. Однако они прекрасно коммуницируют между собой, и это мы им кажемся нелюдимыми в их извращенном восприятии. Правильнее это было бы назвать утратой способности общения на основе эмпатии. Общаться-то они могут, но они не способны чувствовать собеседника, и по этой причине становятся неприятными. На месте эмпатии у них такая общая эмоциональная волна, которую порождает настроение их адского мира. На этой волне они прекрасно понимают друг друга, но при этом перестают понимать нормальных людей. В отличие от них нормальные люди, которые за Украину, легко узнают друг друга по той эмпатической связи, которая естественным образом устанавливается между людьми, делает их открытыми и взывает чувство доверия.

О, дали свет! Оказывается была массовая ракетная атака. Сейчас так по всей Украине. В других городах мои студенты до сих пор сидят без света.

Как обстреливали Славянск. Очевидец – Николай Карпицкий

Когда я говорю, что недопустимо обстреливать жилые дома, рынки, гражданскую инфраструктуру, мне часто возражают, что это ответ на то, что Украина восемь лет обстреливала Донецк, и что на войне всякое бывает, иногда случайно попадают в гражданские объекты. И даже противоречия не видят между двумя этими доводами.

Буду говорить только о том, что видел своими глазами в прифронтовых городах – в Авдеевке, Марьинке, Красногоровке, и в селах в красной зоне. Действительно, на войне бывает всякое – снаряды просрочены, стволы раздолбаны, нужно как-то пристреливать к позициям. Поэтому случайно прилетать могло с любой стороны, хотя в основном летело со стороны оккупантов. Однако в периоды обострений оккупанты целенаправленно били по жилым кварталам, хотя все украинские артиллерийские позиции были за пределами городов. 

Мне могут возразить, я ж не был в Донецке, с чего я могу быть уверен, что украинские войска не обстреливали точно также Донецк? Судя потому, как случайно распределялись попадания во время артиллерийских дуэлей, я не сомневаюсь, что и с другой стороны фронта простые мирные жители страдали от обстрелов. Вопрос в том, были ли целенаправленные обстрелы жилых кварталов? 

Об этом я могу судить на примере Славянска – города, который осаждала украинская армия в 2014 году, и вокруг которого шли наиболее ожесточенные бои. Я приехал в Славянск в 2015, видел разрушения и общался с очевидцами. Действительно, в город прилетали снаряды с украинской стороны. В основном в ответ на обстрелы из города. Жители уже знали, что если недалеко от них боевики начинают бить из артиллерийской установки «Нонна», то надо прятаться в подвал, так как через десять минут может прилететь отвертка. Тем не менее разрушения в городе были единичными, целенаправленно город не обстреливали. Другое дело пригород Славянска – Семеновка. Там артиллерийские позиции стояли буквально друг напротив друга и вели постоянную дуэль. Соответственно, все дома там разрушены до такой степени, что восстанавливать их смысла нет, но это все было на локальном участке. На основе таких визуальных наблюдений могу сделать вывод, что украинская сторона придерживалась женевских конвенций ведения войны даже при осаде города, не говоря уже о периодах перемирия. Именно поэтому тезис, что восемь лет обстреливали Донецк, я считаю манипуляцией с целью идеологического обеспечения широкомасштабного вторжения в Украину.

Но тут российские империалисты могут возразить, что их армия разрушает жилые дома тоже случайно. Жители Харькова, Изюма, Мариуполя, Попасной могут рассказать им, как захватчики уничтожали квартал за кварталом. Я же живу в Славянске и скажу лишь за свой город. Нам повезло, благодаря украинской армии российским войскам не удалось развернуть около Славянска ствольную артиллерию, иначе б город разрушили полностью. Откуда я знаю про такое намерение врага? Да потому что уже он пытался разрушить Славянск ракетными ударами, хотя в городе боевых позиций не было, штурма города или какой-либо другой военной задачи не ставилось.

Могут возразить. В городе ж все рано была какая-то военная инфраструктра. Пытались по ней бить, случайно попали в жилые дома.

Когда ночью слышишь как в течение двух часов вокруг тебя ложатся мины и ракеты, трудно поверить, что бьют по каком-то определенному объекту, а не по городу вообще. Но может мне только так казалось, как я мог видеть ночью, куда именно стреляют?

Тем не менее видел непосредственно, и это было днем. 3 июля я приехал в церковь «Добрая Весть» поработать в интернете, так как дома уже много дней не было света. Сидел у окна, когда совсем рядом раздалась серия резких взрывов. Люди сразу отшатнулись вглубь помещения. Тут раздалась новая серия взрывов. Я вышел во двор, и увидел совсем недалеко, в нескольких сотнях метров столбы дыма, уходящих в небо. Надо ли говорить, что там никогда не было никаких военных позиций? Снова раздалась серия взрывов, и я вернулся в помещение, чтобы не рисковать. Потом еще какое-то время эпизодически раздавались одиночные взрывы. 

Тут рядом был Александр Решетник – знаменитый волонтер, которому много раз приходилось попадать под обстрелы, когда он вывозил беженцев. Как у человека опытного, я спросил, чем это стреляют. Он сказал, что чем-то очень мощным, либо системой «Ураган», либо «Смерч» со стороны Долины – то есть с Изюмского направления. В этот момент ему друзья прислали видео обстрела Славянска. 

Там было видно, как цепочка столбов дыма по прямой протянулась через весь город. Их было десятка два, но на самом деле могло быть и больше, ведь залпов было несколько. Позже, прочитал в сообщениях, что погибло шесть человек, пятнадцать ранено. Не будь массовой эвакуации, погибших могло быть раз в десять больше.

---

Если бы стреляли по военным объектам, то с чего тогда вели обстрелы по прямой вдоль города? Или оккупанты считают, что украинские военные располагают свои объекты всегда строго на одной линии? Очевидно, что стреляли так, как им удобнее было стрелять, а целью был сам город как таковой. Стреляли лишь потому, что могли стрелять, и никакой другой причины не было. Конечно, на войне всякое бывает, и в жилые кварталы тоже попадают случайно, только вот этот обстрел не имеет никакого отношения к войне. Это был террористический акт.

Путин утверждает, что ведет не войну, а проводит специальную военную операцию. Наполовину он врет, а наполовину говорит правду. На самом деле он ведет полномасштабную войну против Украины с целью ее завоевания, и параллельно этому проводит еще и специальную военную операцию против жителей Украины, точнее, военно-террористическую операцию.

В результате этой операции наш город остался летом без воды и газа, электричество пропадало на многие дни. И вот тогда находились псевдопацифисты, которые говорили, что с Путиным нужно срочно заключить мир на любых условиях, уступить завоеванные территории для сохранения жизни людей. Только вот нас обстреливали не потому что велись военные действия, а потому то просто могли доставать, без всякой военной цели. Точно также они обстреливали прифронтовые города в период перемирия. И у меня вопрос к этим пацифистам: «Вы действительно хотите, чтобы мы зимой остались без света, воды, тепла и чтобы по нам постоянно стреляли?»

Мирный договор лишь закрепил бы за оккупантами удобные позиции для обстрела украинских городов и дал время на подготовку нового вторжения. Если бы оккупанты хотели перемирия, то что им мешало прекратить обстрелы два года назад, когда Зеленский предложил просто перестать стрелять без всяких условий? Однако в ответ на его предложение они стали готовиться к широкмасштабному вторжению в Украину.

Единственный способ прекратить обстрелы – это разгромить российскую армию. Другого пути нет. И доказательством этого является то, что сейчас в Славянске восстановили подачу газа и воды, подключают отопление, и все благодаря тому, что украинская армия разгромила оккупантов под Изюмом и Лиманом. Александр Решетник недавно побывал на позициях врага, с которых нас обстреливали, и заснял, что от них осталось. Вот его короткий репортаж.

---

Вернемся снова к вопросу: «А что вы делали восемь лет, когда бомбили Донецк?» Отвечаю: «Ездил на передовую и рассказывал о людях, у которых Россия похитила мирную жизнь». Но у меня встречный вопрос: «А что вы сделали за восемь лет, чтобы Россия вывела войска из Донецка и вернула людям мирную жизнь? Если ничего, то тогда вы не имеете морального права требовать с других ответа».

Н. Карпицкий. 12 ноября 2022. Украина. Двести шестьдесят второй день войны

Сорок девятый пост после начала войны. Сегодня эйфория от освобождения Херсона. Завтра мы ужаснемся масштабам военных преступлений, которые обнаружатся на освобожденных территориях. Послезавтра начнутся будни нового этапа войны. А в Славянске дали газ, запустили троллейбусы. Наконец-то постоянно слышу шум поездов, которые практически не ездили, когда враг был в десяти километрах от нас. В магазинах уже столько народу, что появились привычные очереди у касс. Продукты пока дорогие, но зато появились мука и картофель по довоенным ценам. Время от времени я встречал призывы к переговорам и заключению мира с Путиным от вроде бы порядочных людей. У меня вопрос к ним, они что, действительно хотели, чтобы мы тут зимовали без тепла и воды под постоянными обстрелами? Или чтобы на оккупированных территориях продолжали хватать и пытать людей?

В Херсонской битве российская армия показала себя сильным противником, и эвакуацию на левый берег провела вполне профессионально. Однако украинская армия продемонстрировала не просто профессионализм, а высочайший уровень стратегии и тактики: сначала удалось заманить лучшие части оккупантов на левый берег и благодаря этому нанести неожиданное поражение совсем в другом месте – на Слобожанщине, а потом все равно заставить врага бежать из Херсона! Это просто невероятно, тем более что у врага все время сохранялся перевес в силах. Лучшего результата теми силами, которыми располагает Украина, достичь было невозможно. 

Однако я все равно надеялся, что Путин не даст армии сбежать и подставит ее под полный разгром. Я так думал на том основании, что он руководствуется не военной, а политической логикой внутри своей искаженной картины мира. Ведь именно этим объясняется, почему ранее он перебрасывал на херсонский плацдарм свежие силы, а когда не заладилось, объявил Херсонскую область частью России, начал мобилизацию и стал угрожать ядерным оружием. Никогда мир не был так близок к ядерной войне, как этой осенью. Так или иначе, он твердо продемонстрировал, что не намерен сдавать Херсон ни при каких обстоятельствах. Тем более трудно предположить, что решение о сдаче Херсона он приурочил к саммиту G20. Скорее всего нависла угроза, что армия начнет отступать самовольно.

Теперь, после освобождения Херсона, можно оценить результаты сражения. Поскольку обеспечить полноценное снабжение войск на плацдарме было невозможно, удерживать его было бесперспективно. Военная логика требовала отступить, занять оборону по Днепру, а высвободившиеся войска перебросить на другой, более перспективный участок, где их можно будет нормально снабжать. Поэтому отступление из-под Херсона должно было бы усилить российские войска. Так бы и получилось, если бы их отвели сразу. Однако сейчас отступившие войска потрепаны и деморализованы, и, кроме того, потеряли много техники. Потребуется месяц, чтобы пополнить их мобиками и привести в боеготовность. При этом у ВСУ высвобождаются бригады, пополнившиеся трофейными вооружениями, сохранившие силы и воодушевленные победой. И можно хоть сейчас вводить в бой на любом участке фронта. Кроме того, теперь можно поставить под огневой контроль все выезды из Крыма, а в перспективе – принуждать к его демилитаризации даже и не форсируя Днепр, как это получилось с островом Змеиный. 

С политической точки зрения оставление Херсона для Путина – катастрофа. Ведь даже если мобилизация, на которую возлагали такие надежды, не смогла остановить наступление ВСУ, значит война бессмысленна и все жертвы напрасны. Кроме того, если армия навязала Путину решение об отступлении, то он не может дальше на нее полагаться. В общем-то, он и не полагается на нее, поэтому создал альтернативную армию тонтон-макутов во главе с Пригожиным и Кадровым. Их люто ненавидит вся путинская элита, военные и спецслужбы, что еще сильнее расшатывает власть.

Дабы сохранить в этих условиях контроль над ситуацией, Путину во что бы то ни стало нужен успех на фронте. Но где? На Бахмут уже и так идет непрерывное наступление, но там ВСУ успешно перемалывают полчища уголовников ЧВК «Вагнер». Есть еще такой вариант: создать новые части из мобиков, поставить там командирами обстрелянных, которых удалось вывести из-под Херсона, а потом бросить на Угледар. В случае успеха можно будет зайти в тыл украинской группировки под Донецком, а потом выйти к Бахмуту. Только для подготовки такого наступления нужно время, а ВСУ ждать не будут, и если сами перейдут в наступление под Угледаром, то перережут единственную железнодорожную ветку вдоль Приазовья. Тогда посыплются все позиции оккупантов на юге Украины. Поэтому Путин пошел на беспрецедентный шаг – стал публично унижаться, называть украинцев «партнерами», вымаливая временное перемирие. 

Не могу сказать, как дальше будут развиваться военные действия. С одной стороны, у Путина все время находятся какие-то резервы, с другой, ВСУ всегда действуют неожиданно. Но в перспективе поражение России неизбежно, и вот тогда над Путиным нависнет угроза потери власти. Вероятно, в последний момент он отдаст приказ о применении ядерного оружия, который военные откажутся выполнять, что приведет к перевороту. Возможно, что он и не успеет отдать такой приказ, ибо уже сейчас занялся разрушением собственной вертикали власти. В частности, он уже отменил монополию государства на насилие, создав частную армию из уголовников. Причем этим же уголовникам делегировал право на решение о помиловании, что является исключительной привилегией президента.

Вся путинская элита смертельно боится тонтон-макутов, поэтому рано или поздно объединится с армией и ФСБ, чтобы их уничтожить. Пригожин и Кадыров это прекрасно понимают, поэтому захват власти для них единственный путь физического выживания. К этому они готовятся прямо сейчас. С наиболее отмороженными, такими как Золотов и Суровикин, они пытаются заключить союз, кого-то, как Лапина, пытаются заменить на более удобного.

 

Если в результате очередных поражений на фронтах Путин потеряет контроль над ситуацией, война с Украиной имеет все шансы перерасти в гражданскую войну внутри России. Боеспособные армейские части будут к тому времени уничтожены, повсюду станут бунтовать мобики, а в распоряжении Пригожина окажется колоссальный резерв – колонии заключенных. Конечно, большинство уголовников не готово ехать умирать в Украину, но безнаказанно грабить и убивать своих же соотечественников на территории России они согласятся куда охотнее. Это означает, что кошмар Бучи и Мариуполя может повториться в любом российском городе.

Допустим военным и ФСБ удастся ликвидировать Пригожина. Что тогда делать с этой огромной армией уголовников? Распустить? Но тогда они на свободе станут применять приобретенный военный опыт для создания банд. Отправить их снова в лагеря? Но тогда они будут сопротивляться до конца, а ведь речь идет о многих десятках тысяч людей. Это означает, что война будет на уничтожение, ибо примирение тут просто невозможно. 

Мировое сообщество не потерпит хаос гражданской войны на территории ядерной державы. Естественно, что нападать на Россию никто не станет, однако для защиты местного населения вполне могут создать международную коалицию, чтобы ввести миротворцев. Попутно будет решена проблема ядерного оружия на территории России. Все те, кто сейчас поддерживает Путина и кричит, что это НАТО напала на Россию в Украине, первыми будут умолять Запад ввести миротворцев для стабилизации ситуации в России.

Однако миротворцы не могут оставаться в России бесконечно, кому-то они должны будут передать власть. Если власть будет передана любому органу, предполагающему единый центр принятия решений, будь-то президент или парламент, империалисты рано или поздно возьмут реванш, и война повторится. Чтобы этого не допустить, власть придется передать такому федеративному органу, который лишь согласует решения, принимаемые не в одном центре, а в регионах. В этом случае сами регионы не допустят возрождения империи хотя бы из корыстных соображений, ибо это им невыгодно. 

Это всего один из возможных вариантов развития событий. Я описал его лишь для того, чтобы люди могли понимать, какой выбор они могут сделать в кризисной ситуации. На самом деле будущее непредсказуемо.

Н. Карпицкий. 5 ноября 2022. Украина. Двести пятьдесят пятый день войны

Мой сорок восьмой пост после начала войны. Впечатление от плановых отключений света. Темнеет рано, дома холодно. На мне три свитера и толстовка. Холода не замечаю, так как погружён в работу. Неожиданно все гаснет, и я оказываюсь отрезанным от мира. Темнота обволакивает вместе с холодом. Как долго будет так – неизвестно. Летом не было света по нескольку дней, но тогда было тепло и ночи короткие. Я мог загорать и кататься на велосипеде. Сейчас дома холодно и сыро, если вспотеешь, то обсушиться и согреться негде, а потому и кататься на велосипеде теперь проблематично.

Сейчас остается только залезть под три одеяла и ждать. Чувствую себя как медведь в берлоге, темно и тепло, но снаружи медленно холодает. Остается только медитировать. Сознание погружается в полудрему и рассредоточивается, что позволяет думать сразу в нескольких направлениях одновременно, обдумывать разные темы, на которые я собирался писать. Потом незаметно оказываюсь по другую сторону сна, но недалеко от реальности бодрствования, так что в любой момент могу вернуться. Так бы и переждать эту страшную зиму, которая нас ждет. Как медведь. Интересно, медведи также дремлют в берлоге или полностью в отключке? А может, живут более яркой и полноценной жизнью в мире сновидений.

Неожиданно загорелся свет, и я снова работаю за компьютером. Света не было всего три часа, к счастью, на улице температура выше нуля, жить можно. Это было всего лишь предупреждение о том, что нас ждет зимой. Иран вступил в войну на стороне России, и зимой нас будут долбить иранскими баллистическими ракетами. Это не примитивные шайтан-мопеды, перехватывать их сложно. Так что эта зима будет самой тяжелой после Второй мировой войны. Такой террористической тактикой против мирных жителей Путин хочет вынудить Украину капитулировать. Но это невозможно. Лучше замерзнуть чем подчиниться некрофилу. Я считаю, что никакие переговоры с Путиным недопустимы. Это – преступник, и если мы вступаем с ним в переговоры, то тем самым легитимизируем его как государственного руководителя.

Дабы Украина могла выстоять, необходимо бить в ответ по пусковым установкам и объектам военной промышленности. Для этого требуются ракеты, которые будут доставать военные объекты в тылу России. Люди в Украине сейчас очень обозлены и мечтают, чтобы в ответ на разрушение украинской гражданской инфраструктуры точно также была разрушена российская. Типа, око за око. Эмоционально я их понимаю, сам бы хотел, чтобы те мои знакомые в России, которые поддерживают нападение на Украину, на себе испытали все, что испытываем мы. Однако Украина – правовое демократическое государство и она никогда не будет целенаправленно бить по гражданским объектам, соблюдая Женевские конвенции ведения войны. Другое дело военная инфраструктура в тылу России, которая является законной военной целью. Если Украина не будет по ней бить в ответ, то не сможет защитить мирных жителей от российского ракетного террора. И чтобы нам не замерзнуть зимой, мы должны доносить это понимание до западной общественности, ведь Украина защищает сейчас весь Запад, поэтому вправе рассчитывать на поставки ракет, которые позволят ей защитить своих жителей.

Н. Карпицкий. 30 октября 2022. Украина. Двести сорок девятый день войны

Мой сорок седьмой пост после начала войны. После того как врага отбросили от Славянска, город оживает. Вода есть, обещают наладить подачу газа, но пока дома холодно. На улицах стало больше машин и людей. Канонады не слышно давно, однако, иногда раздаются одиночные взрывы. В позапрошлую ночь была серия из пяти взрывов, в прошлую – из двух. В Украине везде сейчас так. Но сегодня, вроде, тихо было. 

Много занятий, не успеваю еще что-то писать. Занятия веду по интернету из дома. Пришло сообщение, что мой коллега, преподаватель, Михаил Логвиненко, погиб как воин. Один из лучших преподавателей. Помню, как он блестяще сдавал мне философию на кандидатском экзамене. Теперь и у меня в близком кругу знакомых есть погибшие на фронте. Эта война в Украине затронула всех, очень скоро она затронет всех в России, и не останется ни одного человека, у кого в близком кругу родственников и друзей не было бы погибших.

Ситуация сложная. Контрнаступление на Изюм и Лиман было успешным вопреки превосходству России в военном потенциале. Теперь, когда оккупанты насытили фронт мобилизованными, воевать еще тяжелее, и все те аналитики, которые называют сроки и направления очередных успехов – безответственны. Настоящий военный аналитик может оценить сложившуюся ситуацию на данный момент, но не станет предсказывать ход войны. А запрос на прогнозы есть. В результате получаем такую картину. Сидит дома, где-нибудь в Германии, гуманитарий, читает сводки, а потом на основе простой индукции начинает писать прогнозы в фейсбуке, например, если где-то чьи-то войска продвинулись, значит, и дальше будут продвигаться, всех окружая и всё захватывая. И выходит так, что он уже дает оценку не реальной военной ситуации, а гипотетической, которая сложилась только в его голове. Выглядит это примерно так, как если бы любитель взялся комментировать шахматную партию мастеров: «Вот видите, он пешку отыграл, значит очень хорошо играет, и если так пойдет, то и слона отыграет, а потом, глядишь, и до ладьи дело дойдет!»

Суть анализа не в том, чтобы предсказывать, что именно произойдет, а в том, чтобы оценить сложившуюся ситуацию. Критический анализ означает, что мы заново оцениваем соотношение факторов в каждой новой ситуации, не подгоняя их под уже сложившиеся преставления или ожидания. Этим аналитик отличается от пропагандиста, который отвергает даже такую простую индукцию и принимает за истину только то, что соответствует его картине мира. Простая индукция, это когда, например, мы видим успешное наступление украинской армии, и на основании этого делаем вывод, что она и дальше должна также наступать, освобождая город за городом. Но как только ожидания расходятся с реальностью, тут же начинаются обвинения в «зраде» и «договорняках». Принцип соответствия собственной картине мира, это когда, например, кто-то верит, что российская армия непобедима, и потому все ее поражения истолковывает как хитроумные маневры, не сомневаясь, что она даже сейчас продолжает побеждать. И такие люди тоже есть! 

Предсказывать ход течения войны безответственно, так как это зависит от свободы воли и бесчисленных факторов, которые невозможно учесть, однако можно анализировать уже сложившуюся ситуацию, чтобы видеть, какие перспективы она открывает. Соответственно, можно видеть, что уже сейчас у России нет стратегической перспективы победы, а у Украины есть. Ход войны может протекать непредсказуемо, но общую перспективу это уже не изменит. Парадокс, но это действительно так: единственный шанс Путина после вторжения 24 февраля был в том, чтобы быстро проиграть войну. Это позволило бы ему отступить, сохранить власть и подготовиться к новому нападению. Вместо это он начал длительную войну на истощение. Это означает, что после поражения Россия уже никогда не восстановит свою мощь настолько, чтобы угрожать соседям, да и само ее дальнейшее существование под большим вопросом. В том виде, как она сейчас есть, ее точно уже больше не будет.

Военный расклад сейчас такой. Наиболее боеспособные части оккупантов заперты на Херсонском плацдарме. Путин нагоняет туда свежие силы, надеясь переломить ситуацию и перейти в наступление, но сделать это очень трудно, когда весь плацдарм простреливается. С другой стороны, плацдарм превращен в одну сплошную крепость, и в лоб его не взять, и бреши в обороне уже не найти. Благодаря этому оккупантам удалось остановить контрнаступление украинских войск под Херсоном. И вот тут снова парадокс. Тактическая неудача наступления украинских войск на Херсон уже сейчас оборачивается успехом на стратегическом уровне. Быстрое освобождение Херсона освободило бы оккупантов от необходимости держать там лучшие силы, которые они могут перебросить на другие фронты, закрепившись на левом берегу Днепра. Если б не упрямство Путина, они бы так давно сделали, и нам бы тогда пришлось очень туго. Чем больше Путин гонит войск на Херсонский плацдарм, тем сильнее проседает его фронт. Для украинской армии это самая выгодная ситуация, когда все основные силы врага сосредоточены на маленьком пятачке, с которого они не могут развернуться, подставляясь под беспрерывные обстрелы. По сути, это и есть решающий фактор, определивший перелом во всей войне.

Мобилизация позволила сдержать наступление ВСУ, однако лишь временно, потому что пока российскую армию пополняют необученные мобилизованные, украинская армия получает современное оружие. Кончено, Путин может до бесконечности проводить мобилизацию, со временем начнет призывать и женщин, однако каждая новая волна мобилизации будет сталкиваться со все более оснащенной современным оружием армией. Победить таким путем нельзя, но можно оттягивать поражение. По сути, мобилизация – это конвейер смерти. Пока он только отлаживается, но очень скоро его раскрутят на полную мощь. Многие напуганы этой эскалацией, призывают к переговорам и заключению мира, но я думаю, что даже заключение мира не остановит мобилизацию. Впрочем, переговоры с Путиным все равно невозможны, так что это все пустые разговоры. 

Ситуация в мире меняется так, что у России практически не остается шансов на будущее. Поддержка Путина стала коллективным самоубийством. Я просто не представляю, как после всех преступлений, которые уже совершила Россия, возможно сохранение общероссийской национальной идентичности. Впрочем, решать не мне, а следующему поколению, которое будет стыдиться родителей, предававших своих детей. К тому же на днях в Китае окончательно утвердилась монархическая диктатура. Это означает, что очень скоро Китаю потребуется полный контроль над Сибирью и Дальним Востоком. В отличие от некроимперской России Китай располагает колоссальными ресурсами, а за Россию никто не вступится. 

Позволю себе немного пофантазировать. Допустим, Ельцин не назначил бы преемника. Не было бы взрывов домов и к власти пришел бы тогда Примаков, по своему мировоззрению очень близкий товарищу Си. Располагая огромными нефтедолларами, он отстроил бы такую же мощную империю, как и современный Китай. Но, видно, мир не выдержал бы две такие империи, поэтому провидению было угодно, чтобы Путин уничтожил Россию.

Однако Россия все же нашла союзника из своей весовой категории – Иран, который вступил на ее стороне в войну против Украины. На смену архаичным империям, основанным на традиции, в XX веке пришли тоталитарные империи, основанные на идеологии, такие как Третий Рейх и Советский Союз. Нынешний Иран относится к этому, второму, типу империй, которые в XXI веке стали уже архаизмом. Россия же является некроимперией – это третий тип, который возник уже в XXI веке. Это означает, что союз Ирана с Россией полностью дискредитирует идеологию Ирана. Ведь с позиции ислама мировоззрение Путина – это демонизм. Это дает мне основание считать, что в действительности власть в Иране подменила традиционный ислам псевдоисламской идеологией.

Иранцы уже сейчас убивают своими дронами-камикадзе мирных жителей Украины. Это означает, что Иран принимает участие не только в войне против Украины, но и в объявленной Путиным специальной военно-террористической операции против мирных украинцев. Из этого следует, что иранские власти – такие же военные преступники, как российские и белорусские, и потому должны разделить их судьбу. 

Щурово, которого нет (рядом со Славянском) - съемки с колес, Александр Решетник. Хроники Донбасса

Летом враг приблизился к нашему городу на 10 км. Сейчас его удалось отбросить. Что нас ждало бы, если российские оккупанты пришли бы в Славянск, демонстрирует съемка с колес села Шурово от волонтера и капеллана Александра Решетника (судя по ясному небу, съемка была вчера, 22.10.2022). Вернее, съемка того, что от села осталось. Это притом что село было в стороне от дороги, по которой наступали. От села до окраин Славянска по прямой километров десять, по дороге чуть больше. Сейчас некроимпериалисты накачались мобилизованными и снова рвутся в нашу сторону. Договориться  с ними невозможно. Им не нужны люди, им нужна только выжженная земля.

Енджей Моравецкий. Шуга по-черному. Иди и смотри, Наташа!

Источник: Енджей Моравецкий. Шуга по-черному. Иди и смотри, Наташа!

/ пер.  Анатолия Нехая // Дом польский» № 34. URL: http://www.dompolski-journal.ru/articles/article/684/

Из книги «Шуга» Енжея Моравецкого. Отрывок о нашей поездке в прифронтовую Марьинку в августе 2019 года. Книга издана на польском, а отрывок на русском опубликован в электронном журнале «Дом польский» № 34 в переводе Анатолия Нехая. Двойной перевод – с русского на польский, а потом с польского на русский. Причем оба перевода делали литераторы. Так что тут не наша дословная речь, а художественное изложение, и это интересно. Главное, что смысл тот же самый. В оригинале книги Геннадий Лысенко выступает под псевдонимом Александр Решетник. Дело в том что перед поездкой мы встретились все вместе, Александр Решетник дал интервью Енжею в Славянске, а Геннадий Лысенко повез нас в Марьинку, ну а в книге оба персонажа слились в один. При перепосте отрывка я взял на себя смелость исправить.

Николай Карпицкий

Енджей Моравецкий

Шуга по-черному. Иди и смотри, Наташа!

Заметка 21/2019

Снова апельсиновая ЛТК-ашка. Геннадий Лысенко за рулем. Выезд в зону.

Лысенко: Ни в коем случае не застегивайте пояс. Будет труднее выскочить.

Я: Но с моей стороны нет двери...

Лысенко: Так изготовлено. Машину делали просто не на наш рынок. Если будет нужно, прыгайте вправо вслед за остальными. А когда вылезете, не лазьте по безлюдной местности. И никогда не сходите с дороги. Вокруг много мин.

Заметка 22/2019

Карпицкий: Вот увидите, в Марьинке относительно спокойно. Стреляют только по утрам и вечерам. Их позиции вблизи очень красивые. Висят яблоки, никто их не собирает, можно наесться досыта.

Лысенко: Только что все облажались. Я имею в виду, солдаты. Стресс такой сильный, что иначе нельзя. Вы думаете, что тут сражаются. Как в советских фильмах: что пробираются, катаются по земле, целятся? В реальности немножечко по-другому. Лежишь на земле, не высовываешь головы, поднимаешь автомат и валишь вслепую.

Заметка 23/2019

Бензоколонка на перекрестке. Пьем кофе.

Лысенко: Что касается русских, то разные тут бывают парни. Со многими удалось поговорить. Одного спрашиваю: «Ты откуда?» А он: «Из Тувы» И рассказывает, что получил квартиру в Донецке на четвертом этаже, что есть и туалет, и горячая вода. Даже глаза у него от радости светились. До этого жил в деревянном бараке..

Карпицкий : А вас кто допрашивал, местные?

Лысенко: Нет, Русский, с московским акцентом

Карпицкий: А вежливый был? Вроде они вежливые?

Лысенко: Позволял себе крепкие выражения, но без ругательств.

Карпицкий: Другие говорят, что было как в Версале:  „будьте любезны”, „позвольте”. Отводили на пытки и снова; „будьте любезны”. У ФСБ такие манеры.

Лысенко: Это все такая игра...

Карпицкий: В ФСБ сами не пытают, это не наше ГРУ. И не милиция. На Украине тоже не пытали, оставляли эту работу местным. Пытки -  ниже их достоинства.

Лысенко: Не знаю, я в этом не разбираюсь.

Заметка 24/2019

Украинский блокпост. Геннадий машет рукой солдатам.  Проезжайте! Дальше дорога пуста.

Лысенко: Наш брат знал одного из русских, которых тут бросили. Он был в ГРУ. Дослужился до чина полковника. Приехал на Донбасс, повоевал с пару месяцев, все меньше разговаривал, был печален, только глядел на все на это. И наконец выбросил подчиненных из БТР-а, сел сам за руль и поехал на минное поле. Коллеги утверждают, что у него не было выхода: видел, что тут делается, сражаться ему было не по вкусу, но отступать было некуда. Не только его, но и семью бы уничтожили. Ну и поехал на мины. Наши его добили..

Заметка 25/2019

Марьинка. Протестантский сбор. Темные залы. Окна забиты плитами ДСП. Вода из канистры. В каморке рядом - угощение. У стола пастор Юрий, его жена Света, хозяйка Наташа.

Карпицкий: (из-за стола): Демаркационная линия далеко отсюда?

Наташа: Шестьсот метров.

Карпицкий: Я бы там абрикосы пособирал...

Лысенко: Ну, как сам желаешь. Смотря на кого нарвешься. Но могут отстрелить в любую секунду. Особенно когда как следует  напьются. Или если особенный дурак попадется. Неделю назад обстреляли машину по дороге на Красногоровку..

Карпицкий: А из чего стреляли? Из миномета?

Лысенко: Э, нет, - снайперы. Так стрелять - чистое удовольствие, особенно если кто-то не может ответить. Такое развлечение. Недавно один хозяин поправлял крышу, снайпер с телевизионной вышки прострелил ему обе ноги. Они попадают с пяти километров. Ну, в Наташку нашу тоже попали. Когда это было, Наташа?

Наташа: Два года тому назад, восьмого июня. Едва успела выйти во двор. Забавное приключение. А вот снаряды – это страшно.

Света: Знаете, есть такое русское выражение: «душа ушла в пятки», Пока не начались обстрелы, я  думала, что это такая метафора. Но когда пришли «грады», я физически ощутила свое сердце в пятках. Становится страшно холодно. а кровь в ступнях бьется как сумасшедшая.

Наташа: Я даже шапку тогда надеваю. И свитер.  А звук – как если бы тысячу железных листов разрывали. И ты верещишь тоже.

Но потом иногда человек смеется. Ешьте гречку, ешьте. У нас еще есть немного настоящих итальянских макарон из подарков, первый сорт. И наши баклажаны, неподдельные биопродукты.

Юрий: Хуже всего тут с водой. Глядите, в этой бочке - только техническая, питьевую приходится покупать. Представьте себе, что творилось раньше. Когда купить не удавалось. Не было обозначенной линии фронта, повсюду хаос, никто ничего не понимал. А третьего июня 2015 года пытались Марьинку отбить. Люди вешались, не выдерживали психически. От самого сознания того, что Россия могла на нас напасть.

Света: В глазах у людей уже не было ничего, - пропасть. Присылали сюда психологов, одного за другим. Но нам тут нужен дом, домá нам отдайте, это наилучшая терапия.

Заметка 26/2019

После завтрака иду с пастором в слепой, забитый плитами зал.

Юрий: Уж лучше жить тут, чем там. Мы пытались в Донецке продержаться. Но в городе не стало газа. Электричества тоже. На седьмом этаже без электричества - плохо. Поэтому-то мы и перебрались в село. Но с той стороны было гораздо хуже, чем в Марьинке, тысячи солдат, танки, ракеты, самолеты, все, что можно придумать. Когда становилось спокойнее, мы ходили к реке, молчали, не могли ни о чем разговаривать, настоящий ступор. Наконец, я позвонил сестре, она живет в Петербурге, муж у нее военный. Говорю, что нас как раз обстреливают  «градом».  А с той стороны слышу: «Ты вообще имеешь понятие, что такое “град”?» Теперь уже имею, благодарю. Сестра сама здешняя, но оптика у нее уже совершенно иная, она начинает мне объяснять, что, мол, я не понимаю, что у нас тут на Донбассе происходит. Я ей: «Наташа, а ты сама себя вообще-то слышишь? Ты пытаешься мне объяснить, что тут со мной делают?» «Нет, ты ничего не понимаешь...  У вас  борются с фашистами, они детей распинают. Бандеровцы вышли из подполья». «Здесь нет бандеровцев. Зато за окном я вижу русские войска». «Ты не понимаешь, ничего не понимаешь. я старшая, ты должен меня слушать».

Страшно мы с ней поругались. Так страшно, что порвали все контакты. Я ее заблокировал в социальных сетях и в телефоне. Почувствовал, что я никому не нужен. И что Бог меня покинул.

Заметка 27/2019

Ходим по округе. Жители рассказывают, как солдаты приходят к дому или магазину, делают вид, что готовятся стрелять, вынуждают давать взятки (иногда берут деньгами, чаще - водкой) и отъезжают. Люди дают, что могут, потому что знают, что если бы те выстрелили, то ответка от сепаратистов пришлась бы на их дом.

Кто-то хвастается, что, когда деньги кончились, то собрал вместе с детьми тонну и триста килограммов обломков от снарядов как металлолом. Показывают квартал, обстрелянный украинскими войсками.  Плохо целились, должно было полететь на ту сторону фронта, а попало в жилой дом, жители погибли.

Заметка 28/2019

Снова у протестантов, в зале с окнами, забитыми ДСП. Хозяйка ждет в напряжении.

«Меня зовут Москалевская Наталья. Мне пятьдесят два года. Живу в Марьинке. Вышла замуж. Это было тридцать три года назад. Родила двух сыновей. И две внучки тоже здесь. Вот так я здесь живу.

Я из Белоруссии, теперь уже с Украины. Житомирская область. Когда познакомилась с моим будущим мужем, он забрал меня с родины, и мы поселились на Донбассе. У нас здесь был коттедж и все такое. Но когда я забеременела и носила ребенка уже полгода, мы вернулись в мои родные края. Посетили родственников, и именно в этот день заполыхал Чернобыль.

Мы смеемся над этим с моим сыном до сих пор. Я ему все время говорю: «Ты чернобыльский».

Ой, тот денек я помню. Никто ничего не знал. Выходим на вокзале, такая буря поднялась, такая туча, везде песок, мы не видели друг друга. А потом этот песок к нам прилип. А рядом сидят цыгане и говорят: «Чернобыль бабахнул». Я тогда: «Что такое Чернобыль?» Мы всю жизнь прожили там, прямо с ним по соседству, но не знали - мы не знали, что есть такое. Вот это я и помню.

А еще, как мы катались по реке Припять, став мужем и женой, это было красиво. И еще – как мы сразу же убежали оттуда. Ох, сколько автобусов было, и сколько крика. Точно так же, как теперь на Петра и Павла. когда в нашей Марьинке началась война в четырнадцатом году. Там, в Чернобыле, так же кричали, как кричат теперь здесь. И тоже была куча народу, много военных, визжащих детей, толпы в автобусах, лишь бы до Киева, а дальше - куда угодно. Мы могли поехать на Донбасс. Вот так я и осталась на этом Донбассе, так вот у меня тут родились два сына, а Боженька подарил мне еще, уже во время войны, двоих внучек. Только это и помню Это все.

Этот песок, эта пыль прошла, как ураган. И запаха не было. А мое коричневое пальто пыль уничтожила, его нельзя было постирать потом. А потом пошел дождь, оставив желтые разводы. Дождь был нехороший. В доме моей матери корова позже родила теленка с двумя головами. Я видела это сама. Два теленка, но слившиеся воедино. И вишни выросли большие, как яблоки. Такой дождь и такие вишни были еще долго. Я знаю, потому что поехала туда намного позже, проезд стоил у нас всего одиннадцать рублей.

Но тогда люди не знали. Песок пропал, мы переоделись, поехали к маме. Я пробыла у нее неделю. Глухая деревня, никто не слышал о радиации. Семь дней мне было совсем не страшно. Но когда мы возвращались, то нас пересаживали из автобуса в автобус из-за радиации. Мой брат вывозил людей из самой зоны, мой единокровный брат, он теперь в Царствии Небесном.

Как я могла не бояться Чернобыля, как я ничего не понимала? Так же и на Петра и Павла 12 июля четырнадцатого года в Марьинке. Потом я тоже все видела из окон, я видела огни из окон своей хатки. Но огня не поймешь, пока он не подойдет близко. Потом «грады» подошли к дому, Я была в саду, а мои сыновья говорят: «Мама, летят осколки, давай ляжем на землю». И тогда мне стало очень страшно. Потому что я поняла. А семь дней до этого я ничего не боялась. Так же, как с этим Чернобылем.

Но все закончилось благополучно. У меня два сына, оба здоровы, оба были в армии, один мне даже свою хату отдал, когда моя хатынка сгорела, а сам в Польшу уехал, а другой даже в десантниках был, а сегодня День десантных войск!

И я бы целовала Христа в ноги до слез, так я себе это представляю, я бы целовала и благодарила его за то, что как вышло, потому что сын приехал из Польши полгода назад, утеплил наш дом, поставил новые окна и даже гипс-картонные стены, и я живу теперь как принцесса. И все есть, а свои пробитые Жигули мы продали, и хотя машины у нас нет, зато есть две тонны угля и тепло.

[…]

Я живу здесь, живу шестой год на войне. Видела я раны, видела пожары, видела, как горит моя хатка и все добро в ней. Я видела все. И я не могу понять, как это может быть: что посреди бела дня, при солнечном свете, на глазах у Господа Бога будут убивать людей, и детей будут убивать. У меня убили соседа. Я видела, как солдаты его уносили. Я видела все. Я пережила все, но как-то не могу описать этого словами. Это тяжело.

[…]

Сын предупредил меня. Жена его, моя Танюшка, была тогда в первый раз беременна, носила Машеньку. А мой сын быстро спрятал ее в шахте. И мне сказал: «Мама, ты должна быстро уезжать из Марьинки». И что, - бросить хату? Не брошу. Нет и точка. И я не бросила.

Мой муж был охранником, у него тогда была круглосуточная смена. Я пошла спать одна, было около одиннадцати часов. Внезапно взрывы и снова взрывы, потрясшие хижину, даже кирпичи задрожали. Я подумала, что это на шахте, и вышла, и вдруг: хлоп! и свет погас. А у меня было пятеро маленьких котят, и эти котята бегают и мяукают. — Что вы так мяукаете, малыши? Чуют зло, мерзкое зло мои котята. Я выхожу, гляжу, и: «О, Боже, что это такое?», А у меня была хижина внизу, в долине у реки. Трудно смотреть вверх, издали многого не видно, но я вижу летящие издалека снаряды. Летят к нам, в Марьинку, в Новую Марьинку и на заводы.

Пых! Когда электричество пропало, связи не стало, никуда не попадешь, даже к соседу, живущему в хате еще ниже. В чем дело? Я своих кошек беру на руки, а тут соседи бегут: «Наташа, у нас в Марьинке война началась».

Боже, Как вспомню, так горло сжимается, жгут слезы изнутри. Иконы, две иконы я взяла, вынесла наружу… Обняла свои иконы и котов своих любимых, уселась на лавочке и молилась. как меня мамочка научила. И Бога просила, и Святого Николая, и Ангела Хранителя. Я с ними разговаривала, а соседи вокруг бегали, и машины подъезжали, каждый удирал на чем мог.

А я - нет, и точка, Не брошу хату. Так страшно, так до слез жаль свою хатку. И не бросила ее почти до самого пожара.

Сидела так на своей скамеечке после налета, соседи удирали. Я продолжала сидеть, а потом стало холодно, жутко, и я спряталась в хате. И все понемногу утихло, а потом началось снова. Очень страшные звуки, свист и скрежет, теперь я знаю, как слышны «грады». Знаю, как они слышны и как видны, потому что 2 августа 2014 года снаряд упал возле моей дачи. И на семь дней я потеряла дар речи. Часы показывали половину второго, красивые часы, подарок брата из Беларуси. И в половине второго часы остановились, их вынули из моей руки и повесили дома на гвоздик. Но этого я совсем не помню.

[…]

На Петра и Павла я не помню, заснула ли я наконец. Меня трясло и телепало з стороны в сторону. Я была одна на всей улице, остальные все разбежались. Я тоже могла убежать, потому что у меня был мотоцикл и скутер, но никуда не поехала. А сын не смог прийти, он не мог добраться, хотя это всего лишь километр, но не на чем было.

Наконец он приехал, в два часа ночи. В машине полно народу, а он говорит: «Моя мама будет на переднем сиденье». Я взяла только кошек. Нет, не взяла, сын не разрешил. Я только взяла иконы на руки. Еще сын сказал мне: «Мама, не закрывай двери, открой и окна, а то взрыв все вырвет». Я спрашивала: как же, сынок, оставить хату открытой, но он был военный, знал, что говорит, Я отворила окна, двери, выпустила собаку, только ворота закрыла. И когда вернулась назад в свою хату, в ней все было цело и все было живо. До 2015 года. До осени. Осенью все сгорело. Но солдаты извинились перед моим мужем. Они сказали: «Извини, дедок, это просто так вышло».

Вдруг ее голос понижается, он подает мне знаки, прикрывает диктофон, шепчет:

- Могу ли я рассказывать вам об этом? Ведь это наши солдаты сожгли ее. Не лучше ли помолчать?

И снова громко, Как с алтаря.

:

Перемирие, сентябрь 2015 года. У моей сестры как раз был день рождения. «Наташа, Юра, приезжайте. Война идет уже полтора года, а у меня вы немного вздохнете с облегчением». А я: - нет, ни за что не брошу хату, нет, и точка. Наконец Юра уговорил меня поехать на три дня. Мы снова оставили дом открытым. Просто закрыли калитку, и пес бегал по двору, мог добывать себе еду. А наши ребята, четырнадцатая бригада, стояли рядом с домиком. Побратимам Юра привозил еду и одежду, я сама им готовила консервы, огурцы мариновала. Ну, когда мы уезжали, я им сказала: «Ребята, следите за моей хатой». Они посмеялись, а мы отправились в путь.

Я не могла выдержать целых три дня у сестры.

На обратном пути мне позвонил сын. Я забыла сказать, что за год до этого у меня был микроинсульт. Ничего особенного, просто пальцы на руке усохли и одна половинка стала хуже, да еще веко опустилось. Слава богу, как-то все прошло, к врачу не обращалась, ни уколов, ни таблеток не пила. Только молитва. Снова молитва. И еще раз молитва.

Ну вот, возвращаемся. Когда звонил сын, он не знал, что сказать, боялся, что у меня опять будет инсульт. Позвонил Юре. «Папа, а где твои документы, те, что были у тебя дома?» — Для чего они вам нужны? — Не говори матери, изба сгорела». Юре сразу стало очень плохо, он резко остановил машину и упал на руль. Я выскочила из машины посреди степи, остановила попутки. Водители начали его реанимировать, бить по щекам, наверное, кто-то делал уколы. А потом мы ехали молча.

Когда доехали, все еще горело. Юра схватил меня за руку и заговорил впервые за несколько часов. «Не волнуйся, Наталья, — сказал он, потому что мы еще не были дедушкой и бабушкой. - Не волнуйся, Наталья, раскладушку нам обязательно дадут. И был прав. Но мы не получили их от государства, государство ничего нам не дало. Ни хаты, ни лопаты. Пастор принес эту кровать. Плюс подушка и простыня.

Когда мы приехали на пожарище, было восемь утра. Сын бегал по завалам, милиционеры фотографировали, чтобы все задокументировать. Пожарных не допустили. Машины дважды пытались подъехать и потушить пожар, но солдаты их не пустили. Они все еще смеялись. Я правду говорю, говорю перед Богом, соседка видела, Она до сих пор помнит шуточки этих наших мальчиков. Я хотела бы понять, почему они смеялись.

Наверное, они просто ошиблись. Все поняли неправильно. Дело в том, что наши пацаны перестреливались с территории больницы с пацанами с другой стороны линии. Собственно. так и стреляют до сих пор, ничего не изменилось. Ребята не поняли, откуда идет обстрел, подумали, что стреляют из моего дома. что ДНР зашли в него. Прицелились, и все.

Но потом им стало стыдно, один мальчик заплакал, спрятал свое удостоверение. Другие тоже прятали. Но моему мужу признались, как было дело, как они выпустили десять снарядов в четыре утра, и все сгорело. «Прости, дедок, это просто так получилось».

Мне пятьдесят два года, пенсия две тысячи триста пятьдесят четыре гривны. И где теперь жить?

Когда дом сгорел, мы даже во двор зайти не могли, потому что пацаны заминировали территорию. Мы боролись за этот вход в дом, мы должны были это сделать, ведь на хуторе оставалось четыре тонны угля, а разве мы могли бы пережить зиму без угля? Мы звонили, звонили и соседи, и, наконец, дозвонились до самого Киева. И все получилось! Пришел приказ, и мальчики расчистили наш двор от мин и сказали: «Забирайте этот уголь быстро, но вам не разрешается взять ничего другого. И больше никогда сюда не возвращайтесь». Ни петрушку, ни морковь, ни картошку, ни патиссоны, ни чеснок, ни огурцы заготовить не дали, хотя раньше мы их этими огурцами подкармливали.

Мой муж сказал, что когда война закончится, он их разыщет. «Прости, дедок». Ну, это ничего. Мы немного простили, немного забыли.

А я потеряла дар речи еще перед пожаром. Это было 2 августа, в День десантников. Мы с мужем пообедали, и он мне говорит: «Дай-ка мне эту самодельную чашу нашу, налей сто граммов. Ведь сегодня важный военный праздник. Я ему: «Бери сам, Юра, там фляжечка стоит, наливай сам». Ну, муж налил, выпил, огурчик откусил, и мы сели. А потом он говорит: «Я собираюсь навестить сына». И поехал на мотоцикле на Прокофьева 206 в гости к Коле нашему, поехал в тот дом, где мы сейчас живем, который сын нам отдал после пожара, а сам выехал в широкий свет, в Польшу. Муж уехал к сыну, а я взяла банку и пошла в огород собирать крошечные огурчики. Собираю их так, собираю, вдруг слышу страшный, чудовищный, леденящий душу визг. Снаряд летит и попадает туда, куда направлялся Юра. Я сразу хватаю мобильник, а там нет связи. Пробую во второй и в третий раз, продолжаю набирать номер мужа. Глухо.

А потом еще выстрел, свист и снова скрежет, снаряды летят, осколки летят, Я стою в саду, а вокруг крутятся железяки. Две груши спасли меня, закрыли кое-как, прежде чем я упала на землю. А когда уже упала, поползла по двору домой. И мой муж, должно быть, тоже ползал, прячась в доме своего сына. Однако и там они попали под обстрел, один снаряд попал в ванную, не пощадил окон и дверей, рухнули стены. Муж лежал на кушетке. Ему лучше было бы залезть под машину, которую ремонтировал,. но он пошел домой и вместо этого лег на диван, Бог хотел этого. Ну, Юра, лежа на этом диване, вспомнил про меня и начал кричать: «Наталья осталась дома, Наталья там, где сейчас взрывы». Он кричал, а раньше, ровно месяц назад, на этой же кушетке умер его отец и мой тесть. И муж почувствовал руку отца на своей груди, и услышал голос отца в своих ушах. А его покойный отец, мой тесть, все говорил: «Она жива, она жива, она жива». А когда все замерло, и голос умолк, и рука исчезла, то муж вскочил и побежал ко мне, он даже забыл, что у него есть мотоцикл, и бежал на ногах. Когда пришел ко мне, я уже была нема, не произнесла ни слова. И мои глаза были пусты, глаза как бы исчезли. Юра подумал, не сошла ли я с ума. Он крепко обнял меня и велел сесть на роллер. А я все стояла и показывала на иконы и потом опять на иконы, а он что-то говорил. Я снова: иконы, иконы, иконы. Ну, положил он себе в сумку эти две мои любимые иконы, взял мою жилетку с деньгами, приколотыми булавкой, подвернутыми под нее, отдал мне все это, посадил на роллер и кричитт: «Поезжай вперед!». А куда ехать, неизвестно, я ничего не знала, ничего не понимала. И как мне было понимать, ведь я жила только в Марьинке, была крестьянкой, нигде не была, ничего вокруг не знала. Вот я и помчалась по асфальтовой дороге, мимо кладбища, думаю, скоро будет Михайловка. В Михайловке сигналила, зажигала свет, кричала снова и снова: «Не убивайте, не стреляйте, там дети, там люди, не убивайте, не убивайте!». Я все кричала, кричала, затормозила, еще кричу, смотрю, а передо мной украинские солдаты. Палят огнём из танков, лупят страшно, все мчатся к нашей Марьинке, того и гляди убьют. Не знаю как, но я поехала прямо на танк, встала перед танком. Они перестали стрелять, подбежали трое солдат, один забрал роллер, двое взяли меня под руки. Помню, что мне дали воды, помню, что было что-то пахучее, я была в фартуке, на этот фартук что-то капало и сильно пахло. Мне дали несколько капель, чтобы успокоиться, Руки тряслись, и я кричала: «Там люди, там дети». И один молодой солдатик заплакал и убежал, а другой сказал: «Нам велят стрелять, мы должны». А потом приехала огромная черная машина и вылез огромный дядечка, высокий как дуб, широкие плечи как ворота, темный мундир, украшения на мундире, значки, парадные шнуры, не знаю, как в армии их называют. Дядечка приказал дать мне немного воды и продолжать стрелять.

И стреляли. Они пытались добраться до мальчишек с другой стороны линии, а попадали в нашу Марьинку. А один мальчик продолжал ужасно плакать, говорил, что не будет убивать, пусть его лучше расстреляют. А я ему, что лучше стрелять в поле, стрелять в сторону, в землю, но не в людей. Я ему так и сказала, но он ничего не услышал, потому что я снова потеряла дар речи, все слова уходили вовнутрь

.

Потом мне еще накапали, потом поспала, а потом меня лечили в поликлинике, а через семь дней ко мне вернулась речь. Я заикалась, но могла говорить. Я вернулась в Марьинку и осталась в Марьинке, здесь я и буду. Вот и вся моя история.

Она смотрит в окно.

Я не любительница выходить на улицу. Потому что на улицах слетни и зло. На улице ненависть. Я только сижу во дворе. Сижу себе, и вдруг кто-то говорит: «Наташа, Наташа, беги, там хлеб дают». А тогда с хлебом было сложно, магазины были закрыты, сын только привозил, его пропускали, потому что знали, он привозил для мужа хлеб и сигареты. И кроме как от него, нечего было есть. И от сына тоже не всегда бывало - его пропускали только иногда. А если не пропускали, то он звонил батьке, то есть моему мужу, потому что тот знал, как нужно ходить, чтобы какой-нибудь снайпер его не снял, осторожно залезал на крышу измерял дальность, сын быстро говорил ему, с какой он стороны, что он в полях, в купе деревьев, ближайшей к какой можно подъехать, и там на ветке мешок висит. Это все надо показать людям, мы здесь пытались выжить, рассказать им, о чем я плачу, такие рыдания, что трудно говорить, потому что в нас стреляли, наши же пацаны били по нам, полхаты разнесли танком на Шевченко, остальное бульдозером уничтожили. Как можно было так ошибиться, Как вот так стрелять, Как он целился вот так: сюда, а не туда? Сын тогда сказал, что ему хотелось бы схватить хоть одного солдата, зацепить его крюком и таскать машину по всему селу, по всей Марьинке, показать всем, что они с нами делали, что делали с детьми, рвали на кусочки, на крошечные кусочки, и мой сын видел это. Я говорю: «Сынок, ты должен все простить». А он: «Мамочка, ты меня простишь? Когда-нибудь мы купим тебе новую хижину. Но те дети? Убитых нельзя выкупить». Он продолжает это повторять. Я до сих пор не могу научить его прощать. «Прости все, сынок. Плохо стреляли. Просто полетело не туда, куда надо».

Вышла я однажды на улицу, сильно лаяла собака, выхожу, а красивый мальчик, молодой солдат, тянет за собой автомат и говорит: «Тётенька, не стреляй в нас». Я ему: а стрелять-то чем? Лопатой? Но они думают, что в наших домиках сидят ДНР-овцы. Так оно и есть, такие дела.

А когда был обстрел, то в конце концов в нем окончательно вырвало окна, двери и сломало одну стену. И нужно было продолжать жить. Я не думала, что мы будем жить как люмпены. Грех так говорить, грех перед Богом. Люмпены - это тоже люди. Все мы люди. Я говорю это снова и снова в церкви.

Только вот муж. Он как бы и не человек, так про него говорят, еще с войны говорят, что он не как все, что это человек-воск. Потому что столько было пуль, столько мин, снарядов, хаты горели, а он до сих пор водит машину, помогает другим, имеет полные карманы ключей, потому что ему люди отдавали ключи от своих домов. Когда они убегали, то он и на роллере, и на мотоцикле, то за людьми, то за животными, собак спасает. И так его здесь и прозвали: восковая статуя.

Я все еще сидела в церкви и плакала. Потихоньку. А когда муж помог с ремонтом, мы познакомились поближе с протестантами и они отдали мне ключи, теперь я тут как директор. Я снова настоящая хозяйка. Это мое место. Я убираюсь здесь, готовлю для детей, стираю, делаю все здесь. и даже говорю. Я даже не заикаюсь.

Я здесь с Богом. Как я впервые услышала Слово, то возвращаюсь в избушку и говорю: «Дедусь, ты знаешь, как там красиво рассказывают сказки? Я принесу Библию, ты можешь почитать ее. И он начал читать, И я тоже начала читать. И стало интересно, и все интереснее, и, наконец, я говорю дедушке: «Смотри, сколько мы нагрешили. Ужасно много». Потому что в 2014 году я страшно ругалась, очень греховными словами, солдаты боялись меня, они обходили мою хату, А я кричала им издалека, что они нас убьют, что дети умирают. И грех так ругаться, даже во время войны. Поэтому сейчас я не говорю плохих слов. Нельзя.

[…]

А на улице сплетни и зло были еще и до войны. Но во время войны всего бывает вдвое, двойная ненависть. Когда у кого-нибуль дом сгорел, кого-то ранили, покалечили, а он получил помощь то других прямо крутит от зависти.. Я хорошо это знаю, поэтому на улицу вообще не выхожу. сижу во дворе и слушаю музыку

Я люблю музыку, особенно украинскую. У моих родственников есть интернет, так что они мне присылают файлы на флешке, и я их проигрываю на маленьком проигрывателе, который мне подарили к 8 марта. А соседи ворчат, что «у нее хата сгорела, а она сидит и музыку слушает».. А что я должна по-вашему делать? Плакать? Не дождетесь… Ходить босиком и голышом и танцевать под их музыку? Я лучше послушаю свою.

Ой, чого та калина віти похилила –

Чи багато цвіту, чи тяжка роса?..

Ой, чого так рано мама посивіла?

А була у неї золота коса.

Мамині дороги, мамині тривоги

Простелила доля у незнану даль.

За ворота вийде, стане край дороги,

В коси заплітає сивини печаль.

А пуля попала в меня в одиннадцать часов 8 июля. Как только это случилось, я сразу звоню Тане, нашей участковой медсестре: «Танюшка, я раена». Ну, та вызывает скорую. Но скорая помощь не может приехать. Слишком плотный огонь. «Они не работают в таких условиях. Они велели тебе идти самой. Можешь сделать это на роллере?» «Могу», — говорю я, но вижу, что кровь сильно бежит. Тридцать две минуты я пыталась выбраться со двора. Я все просчитала, у меня есть часы, я очень люблю часы, всегда прошу часы на день рождения. Как только подошла к воротам, украинский солдат выстрелил в яблонью росшую рядом, для предупреждения. Снова и снова. Наконец, я спряталась за угол и снова звоню медсестре: «Таня, меня не выпускают». Ну, Таня на этот раз позвонила в другое место, и приехала военная скорая помощь,

Тут меня приняли без проблем. И врач сказал, что мне очень повезло, что если бы я была худая, то бедро иогло бы раздробиться, а так - я еще смогу ходить. Все благодаря тому, что я набрала вес от нервов, наверное, после капель для успокоения, после уколов, которые мне делали, когда я потеряла дар речи. Я потолстела благодаря лекарствам, по крайней мере, так я себя утешаю. И откуда взялась эта ранившая меня пуля? Пока я не знаю. Трудно сказать, какие мальчики стреляли. Пули летают во все четыре стороны.

В последние дни стало тихо. Такое как бы прекращение огня. Но обычно мальчики с обеих сторон забавляются вовсю. И те и другие. . А у меня что-то происходит с мозгом от этих игр. Я не могу спать. Но если тишина, то это еще хуже. Вчера я проснулась в два. Сегодня - в половине четвертого. Я пошла в подвал и стала закатывать банки. Потому что это самая страшная тишина. От нее бывает три микроинсульта. . Врач сказал, что так и будет, что мое тело изменилось. А организм знает, что самая страшная буря приходит после тишины. Как тогда, когда залетело в мое окно то - самое ужасное, Как оно называлось... Такой вроде бы алюминиевый наушник с крылышками, красивый. Он упал на кушетку, и мы вынесли его вместе с кушеткой. Отныне я сплю на полу, на диване лучше не спать. А на самом деле, какая разница? Когда не стреляют, то я и так уже нигде не засну.

Перевод Анатолия Нехая