суббота, 8 марта 2025 г.

Христина Луцык. Алина могла быть моделью, а сейчас – пилот дрона на Донбассе: «Женщина в армии должна пройти круги ада»


Насколько трудно девушке попасть на боевую должность? Нужны ли женщины на фронте? Как воспринимают войну украинские солдаты на передовой? Как они представляют себе возвращение домой после войны? Что изменилось в украинском обществе за последние два года? Смогут ли такие молодые люди, как Алина, которая пошла в армию в возрасте 21 года, продолжать жить нормальной жизнью, когда на их глазах погибли многие близкие им люди? На эти и другие вопросы отвечает пилот дрона в украинской армии Алина Каре в интервью Христине Луцык. Предлагаем перевод с украинского расшифровки видеозаписи интервью.

Пилот дрона ВСУ: «Раз вы не идете, то я пойду в армию»

Христина Луцык. Друзья, мое почтение зрителям ПостПравды, я Христина Луцык, и в этом видео мы расскажем вам историю Алины Каре. Это девушка модельной внешности, которая добровольно пошла в армию на боевую должность. Сейчас она пилот дрона. И мы пообщаемся с этой девушкой о том, как это быть женщине в армии на боевой должности, о ее пути, как она туда попала, с какими проблемами сегодня сталкивается. А также об очень сложной ситуации на фронте. Все это в нашем сегодняшнем интервью.

Да, друзья, уже присоединила Алину к нашему разговору. И сейчас мы поговорим об очень многих интересных моментах, потому что женщин в армии у нас в Украине много, но на боевых должностях непосредственно их не настолько много, как, может, кто-то думает об этом. Поэтому, Алина, расскажи, пожалуйста, вообще, почему ты пошла в армию? Потому что фактически несмотря на то, что у тебя пол, соответственно, тот, на который сегодня еще не распространяется призыв, у тебя и возраст еще не призывный. Даже если бы ты была парнем, ты еще могла и не попасть в армию. Как ты приняла для себя решение, что тебе пора присоединяться, еще и на боевую должность?

Алина Каре, пилот дрона ВСУ. Вообще, тема армии, это для меня такая довольно щепетильная, можно сказать. Я очень долго думала об этом. И не в плане того, что там я не вывезу, я больше волновалась за то, что я буду здесь обузой. Типа, давайте смотреть правде в глаза. Я девушка, при чем молоденькая девушка. И мало вешу. Я просто боялась, что буду больше мешать, чем наоборот помогать.

Но сейчас я служу почти два года. И вообще окончательно для себя решила, что я хочу именно на боевую должность, в тот момент, когда ты гуляешь по Тернополю, и мужчины уже не выходят. Просто гуляют одни девчонки, и все. Или мужчины непризывного возраста. И мне друзья начинают рассказывать: «Я сегодня туда не пойду, потому что там ТЦК стоит. Я в клуб тогда не пойду... Даже не в клуб, а просто в какое-нибудь кафе или парк погулять, потому что там ТЦК ходит».

И ты так думаешь: «А что делать?» А это было как раз начало 23 года. И уже на тот момент настроения были такие, что я туда не пойду, потому что там ТЦК ловит. И все, я думаю, ладно, раз вы не идете, то я уйду.

Я хотела быть штурмовиком

Скажи, пожалуйста, как попасть девушке на боевую должность? Потому что я знаю, что твой путь мобилизации в армии очень сложен. Потому что, несмотря на твои же габариты, как ты сказала, тебя не хотели очень долго брать в войско. Давай так, чтобы тебя лучше было визуализировать, нас сейчас смотрят друзья из Польши, какой у тебя рост, какой вес, если ты хочешь это назвать. Чтобы они поняли, какие у тебя объемы, и с какими сложностями ты столкнулась тогда, когда пришла в военкомат впервые.

Я хотела быть штурмовиком. Я сразу такая думаю: ну вот сидеть дома, это не для меня. Я хотела уезжать, я хотела что-то делать. У меня рост на метр шестьдесят пять и вес плюс-минус пятьдесят пять килограммов. Я прихожу, а мне на тот момент двадцать один год. И я такая, хочу быть штурмовиком. Говорю: «Руки, ноги есть». Говорю: «Я вижу, вы девочек берете». Типа, все, я готова, ну просто дайте подписать. Какие бумаги нужны? Они мне сказали: «Мы вам перезвоним». – «О чем?»

Приходит день, второй, третий. Никто мне не звонит. Я думаю, пойду сама туда. Я пошла, говорю: «Так и так, я приносила документы, чего вы мне не звоните?» – «Ну, поймите, вы девушка, вы молоденькая, из вас штурмовик не выйдет, мы вас не возьмем».

Думаю, ладно. Звоню… Потом мне уже перезвонили из тернопольской части и предложили должность либо повара в Тернополе, либо пресс-офицера в Вараше или в Нетишине, что-то типа того. Ну это, короче, Западная Украина. Это еще западнее, чем я в Тернополе была.

И я такая им говорю: «Вы что, серьезно, что ли?» Типа, я прошусь, чтобы, ну типа, выезжать на боевые задачи, а вы меня еще глубже на Запад посылаете. И все. Я сказала, что мне это не подходит. Непосредственно нашла уже номер части, в которой сейчас служу. Набрала их. И описала так себя. Описала, типа, чем я занималась до этого, сколько там я вешу и тому подобное. И они сказали: «Приезжай на собеседование». И все. И то поначалу я не была на боевой должности. Сначала я была пресс-офицером. Я проработала буквально около полугода как пресс-офицер, а потом я уже перешла в БПЛА.

Сложная ситуация на фронте

Очень часто на Западе слышат такое словосочетание: «Сложная ситуация в Украине на Донбассе», «Сложная ситуация в Украине на Харьковском направлении». Объясни, пожалуйста, потому что в Украине украинцам возможно и понятно, что такое сложная ситуация. Ибо для кого-то может быть сложная ситуация, когда нет денег. Дома – это сложная личная ситуация. А в Украине там на Донбассе сложная ситуация. Что это? – Чтоб понять людям, не живущим здесь.

Это когда пи…ы лезут, везде, где только можно и не можно. Когда они начинают свои наступления. И сейчас на Донбассе везде сложная ситуация. Раньше было там какое-то одно направление. Там или на Часов Яру, или на лиманском направлении, где было сложно. Там было большее давление россиян. Сейчас на Донбассе везде так. Взять даже то же лиманское направление – Луганскую область. То есть там сейчас осталось полтора села. Если бы полтора села пи…ы забрали, Луганская область уже будет полностью не наша.

Скажи, пожалуйста, по состоянию на сегодняшний день о тех боевых точках, где ты была, где уже вашей бригады нет. О чем ты можешь рассказать? Где ты была? Где ты летала? И вообще, как тебе, человеку, не причастному к армии, к полномасштабной войне, было акклиматизироваться в этом всем? Сложно ли было, несмотря на то что ты девушка, например, найти себе место уже непосредственно, когда ты попала в боевую зону?

Непосредственно, как пилот, я визжала: это Макеевка и Харьковское направление, это Липцы. Вот там я уже вкус жизни ощутила. Ибо я до этого слышала артиллерию, но я не слышала КАБов. А КАБы это – просто ну я даже не знаю как это описать.

Ты бывала близко, бывало ли так, что где-то реально близко прилеты были, что ты их чувствовала уже на себе конкретно?

Ближайший это был 30 метров от меня. Ну, тогда у нас у соседей выбило дверь в подвале. Мы тогда сидели, работали. Наши точки находились прямо в деревне. И мы работали из подвалов. Вот, и то у соседей выбило двери в подвалах. У нас все нормально прошло, слава Богу.

Вот зачем оно тебе нужно?

Да, 30 метров, это совсем рядом. Что сказали твои родные, когда ты им позвонила по телефону и сказала, что, ну все, я уже в рядах сил обороны, я буду ехать на передовую?

Они думали до последнего, что я буду, ну штабником, что я буду сидеть где-то на месте здесь, в ППД [пункте постоянной дислокации], и я буду заполнять эти бумажки. И все. Ну, мама плакала, папа ничего не сказал, и все. Просто: «Для чего оно тебе нужно? Вот зачем оно тебе нужно? Ну, поезжай на Волынь, там живи свою прекрасную жизнь». Говорю: «Я так не могу, я не хочу так. Я могу себе на Донбассе где-нибудь в каком-то раздолбанном доме жить свою прекрасную жизнь».

Что они говорят на сегодняшний день о твоем выборе, когда уже прошло почти два года. Когда они уже, наверное, знают, что это такое, что ты работаешь на боевой должности, ты уже не сидишь где-то, условно, в тылу, как пресс-офицер. Ты не просто выезжаешь на точки на сегодня-завтра, а иногда можешь выезжать там на несколько дней и недель на позиции, и они не совсем безопасны, как ты сама рассказала.

Они уже свыклись с тем, что я очень редко отписываю. Типа, я могу им отписать раз в неделю, раз в две, если я там непосредственно нахожусь в зоне выполнения боевых действий. Я просто пишу там: +, живая, и все. Им этого достаточно, в принципе. Но сейчас мама уже начала больше, не то, что воспринимать, она начала уже понимать, где я нахожусь, что я делаю, как я ей уже начала рассказывать, что такое их пивишки [FPV-дроны], как они работают, вообще, как они летают, и чего они так противны. У нее уже сейчас не то, что паника, какая-то, или страх, она во мне вроде и уверена, но все равно волнуется. И уже мой выбор, наконец, приняла для себя.

Нужны ли женщины на фронте?

До сих пор мы говорим, что женщине попасть на боевую должность сложно, возможно, и не каждая бригада хочет брать женщин. Во многих бригадах, мы знаем с тобой, остается необъявленное табу, что женщины – это больше о должностях бумажных и так далее. Скажи, есть ли эти проблемы до сих пор? Какие еще, кроме этих, ты видишь? И, ну, действительно ли женщина не так активна на фронте, как мужчина по факту?

Здесь, опять же, палка о двух концах. Я видела женщин, реально работающих на боевых, и я видела мужчин, которые, ну, ты на них смотришь и думаешь: «Боже, лучше бы ты сидел в этом тылу, ну, реально». Просто это позор позорный. И опять же, в том, что такое отношение к женщинам в армии, в некоторых моментах виноваты и сами женщины. Говорю опять же, это две стороны монеты, потому что есть женщины которые, действительно, умело и качественно выполняют свою работу, ибо они пришли сюда работать, а не пришли там в поиске какого-то мужчины, или в поиске денег, или что там еще, о чем любят говорить. Ну, есть женщины, которые реально выезжают и что-то делают. А есть мужики, которые там сидят в тылу, заполняют бумаги, и он же все – во! – он классный, он герой, он молодец, потому что он же воюет.

Скажи, пожалуйста, а вообще в женщинах есть потребность в армии? Потому что у нас нет мобилизации женщин – такой определенной категории там по типу медиков, которые должны появляться в центр комплектации, чтобы отметиться и в случае чего прийти в армию там, в медицинскую часть. Но, вообще говоря, женщин еще не мобилизуют на общем уровне. Есть ли в этом необходимость, нужны ли женщины на фронте, или все же, теми добровольцами, которыми сегодня есть, можно закрыть эти потребности?

Мое личное мнение, мобилизовывать женщин не стоит. Тут также как и мобилизовывать мужчин: здесь угадаешь – не угадаешь. Придет ли он и хорошо будет выполнять работу, придет ли и плохо будет выполнять свою работу. Те женщины, которые по собственному желанию приходят на боевые должности, будут качественно выполнять свою работу из-за того, что у них здесь уже продумано. Раз она столько «кругов ада», в кавычках, прошла, чтобы подписать этот контракт, чтобы мобилизоваться, значит, она будет свою работу выполнять довольно исправно. Опять же, действительно, есть определенные должности, на которых женщины справляются лучше. Те же медики, те же пилоты, потому что у женщин больше концентрация идет. Мне не раз это говорили. Также те же делопроизводители. Поэтому я ничего не имею против девушек, которые идут и занимаются бумагами, ибо у них просто хватает терпения на это. Именно у меня на это терпение нет. Я могу это сделать, но нет терпения.

Война – это боль, разруха и потеря

Скажи, пожалуйста, чем тебя поразила за тот период война, что сложнее всего для тебя на этой войне. И, чтобы подытожить этот вопрос – какой война для тебя на самом деле выдалась. Ты не пожалела о том, куда ты пошла и что ты сейчас делаешь?

Нет, ни разу. Были такие мысли – Что я здесь забыла? Мне 22, что я вообще здесь делаю? Я могла бы сейчас выезжать за границу, где-то иметь какую-то зарплату, какую-то стабильность как минимум, потому что у меня сейчас стабильности – «ноль» просто. Но чтобы прям жалеть, ни разу такого не было. Война для меня это – даже не знаю, как описать. Это боль, разруха и потеря. Тяжелее всего это до сих пор дается переживать потери друзей. Не просто там собратьев, а прям побратимов-друзей, с которыми ты общаешься.

Недавно на прошлой ротации у меня погиб друг, он был командиром роты. И ты после этого ходишь просто как в воду опущенный. И все. К этому никто никогда не привыкнет. И ты понимаешь, что это война. Ну, типа, как бы это сейчас грубо и цинично ни звучало, это нормально, что люди гибнут. Но когда погибает твой друг, ты просто не знаешь, куда себя девать. Ты начинаешь там загружать себя работой, ты начинаешь дополнительно выходить на позицию, если это нужно, просто чтобы не думать, что произошло.

У меня есть такое правило, что я не хожу на похороны друзей. Ни прощаться, нечего. Мне легче, когда я этого не вижу. Я просто не смогу этого отпустить. Но когда погиб тогда «Турист» – позывной этого парня, погибшего под Макеевкой, я тогда просто нарушила это правило и приехала с ним попрощаться. На самих похоронах не была, я уже приехала, когда его только достали. И я до сих пор благодарна медикам за то, что они прикрыли тот участок тела, которого у него не было.

Как жить дальше в обществе ветеранам?

Скажи, пожалуйста, как по твоему мнению с этими всеми моментами, которые ты видишь, теми друзьями, которых ты хоронишь, с этим всем жить дальше в таком молодом возрасте? Потому что фактически твои сверстники в Польше, Германии, Америке сейчас занимаются тем, что наверняка только завершают учебу в университетах, только начинают думать, как им дальше жить, думают о том, ехать ли им путешествовать или идти на работу. И вот совсем другие мысли. У тебя сегодня, ну ты сама говоришь, какие проблемы и с какими эмоциями ты сталкиваешься. Они совсем не соответствуют твоему возрасту. Как с этим жить дальше? Как ты не сходишь с ума с тем, что у тебя так много, наверное, мыслей о твоих собратьях, родных и друзьях? Какова она жизнь, когда ты сталкиваешься с войной так близко?

Честно, я не знаю, как жить дальше. Пока я занимаюсь с психотерапевтом, потому что моментами кукуха действительно начинает ехать. И у тебя столько всего происходит, и ты как-то стараешься личную жизнь соединить с работой, и у тебя все равно это не выходит. Ибо твоя личная жизнь – это по факту и есть работа. Как я буду чувствовать себя, если или когда закончится война, я не готова сказать. Ну, пока такое ощущение, как у щенка, когда его топят, а он все равно барахтается, пытается вверх выплыть. И все. Как оно будет дальше – я тоже не готова ответить.

Скажи, пожалуйста. Как жить дальше в обществе ветеранам? В какой-то момент война закончится, в какой-то момент все эти девушки и парни, что сейчас перед тобой, вернутся в гражданское общество. У большинства из них будет похожие истории, как у тебя. Кто-то кого-то потерял, кто-то потерял свою половинку, близкого. У кого-то, возможно, какие-нибудь будут физические проблемы после войны. Как с этим жить дальше, когда эти два мира, условно, гражданский и военный, снова соединятся? Как ты думаешь, гражданским людям уже нужно готовиться к такому ходу событий? И к чему это может привести? То есть, знаешь, такая фраза, как в Украине часто говорят: «ребята с войны придут, порядок наведут». Ты как к этому относишься, когда слышишь такие вещи?

Меня начинает трясти, если честно, из-за того, что нужно было готовиться к тому, как жить с военными еще, простите меня, пожалуйста, в 2015 году. 15-14 год. Сейчас идет полномасштабная война. И тут военные, которые придут из боевых действий, так же гражданские, которые не понимают или не понимали, что там происходило – это будут проблемы. Это будут два противоположных мира, и они не смогут просто найти какой-то общий язык, по-моему, толерантность, типа. Это уже сейчас. Если раньше не начали, пусть сейчас хотя бы детям пояснять, что, если идет там тетя и дядя с протезом, не надо смеяться и тыкать на него пальцем. Если вы видите военного, который, возможно, не адекватно себя ведет или, возможно, заикается – вы подумали, что он пьян. У него может быть травма головного мозга. И типа, это война, а это нормально.

Как дальше будет жить общество? Ну, честно, мне трудно ответить на этот вопрос, потому что я уже сейчас вижу, как поджигают военные машины, как на бусиках, ну, типа, военных пишут: «не ТЦК», для того, чтобы его реально не подожгли. И ты такой думаешь, это как мы с момента – «котики – ВСУ, НГУ», за два года мы перешли в «не ТЦК, пожалуйста, не поджигайте машину». Есть гражданские, которые к тебе нормально относятся, и ты к ним нормально относишься. А есть такие, что будут орать: «А чего ты здесь поставил машину? Перепаркуй, потому что сейчас из-за твоей машины что-нибудь сюда прилетит!».

К сожалению, имеем такую ситуацию и будем надеяться, что общество будет более толерантным и не будет вестись на российские вбросы пропаганды. Поэтому, друзья, будем более толерантны к проблемам военных, а вместе с тем мониторим, наблюдаем за той информацией, которую потребляем, потому что очень много посреди того, что есть в информационном пространстве, не всегда оно правдиво, не всегда оно соответствует действительности.

понедельник, 3 марта 2025 г.

Николай Карпицкий. Учеба в Украине во время войны: Простите, что не отвечала во время пары. В подвале тяжело ловить более-менее адекватный интернет

Источник: PostPravda.info. 03.03.2025. 


Три года назад Россия начала войну на уничтожение Украины. Разговоры о ее возможности шли, но мало кто верил. Трудно представить, что в одно мгновение всей твоей привычной жизни придет конец. Абсурдное заявление Путина про денацификацию как цель вторжения означало, что рациональной цели нет, а значит и договориться с врагом невозможно. В годовщину широкомасштабной войны своими воспоминаниями делится с PostPravda.info профессор Николай Карпицкий. Он рассказывает как о своем опыте войны, так и об опыте войны своих студентов.

Учеба в Украине: первые дни войны

Утро 24 февраля 2022 года. Гул сирены заполнил пространство над Киевом, но никто пока еще не знает, что бывает, когда бомбят города. Пока не понятно, чего бояться. Сколько мои знакомых и друзей останется в живых через год? В метро обустраивались киевляне с намерением ночевать, наивно полагая, что смогут там переждать войну. Одна моя знакомая хотела выехать с подружками из Киева и переждать войну в Буче. Никто не мог представить, что именно там россияне устроят резню. Ее спасло то, что там уже начались бои, и она не успела туда въехать.

Я понимаю, что самое лучше сейчас – продолжать выполнять свои повседневные обязанности и найти свою миссию. Моя миссия связана с моей профессией – перерабатывать эмоции в понимание, чтобы помочь людям преодолеть страх перед неопределенностью. Для этого я должен был вернуться домой в Славянск, чтобы продолжать преподавать и вести хронику с философскими размышлениями. Так, проясняя смыслы, я мог бы давать людям опору в понимании происходящего.

В это время я дистанционно читал студентам авторский курс «Философия человеческого общения». В Киеве бои, еще неизвестно, выстоит ли он, а у меня по расписанию очередная лекция. К занятию присоединилось несколько студенток из Северодонецка. Они еще не отошли от эмоционального шока. Как мне им читать лекцию? Я попытался передать им чувство уверенности, продемонстрировать без лишних эмоций рациональное отношение к происходящему, а они мне в ответ: «Российские самолеты уже над нами. Мы в бомбоубежище». Студенткам около двадцати лет, когда началась война на Донбассе, им было около двенадцати. Хрупкое равновесие между миром и войной – это и есть вся их жизнь, и теперь это равновесие рухнуло в пропасть.

Позже, одна из студенток оказалась в оккупации и рассказывала, что время для местной молодежи будто остановилось в 2014 году. Им уже более двадцати лет, а сознание как у четырнадцатилетних. «Если мы, – рассказывает она, – активны в жизни, ищем, где на работу устроится, чтобы обеспечить себя во время учебы, сами за себя принимаем решения, то местная молодежь инфантильна, им в голову не придет самим что-то решать».

Миссия преподавателя и философа во время войны

Вспомнив про студентов, украинское правительство объявило каникулы, поэтому следующая лекция состоялась лишь через две недели. Студентов пришло относительно много. Мой долг – проводить занятия так, чтобы это стало для студентов островком привычной жизни в хаосе войны и послужило бы моральной опорой.

Для этого нужно, чтобы студенты доверяли мне, воспринимали как человека, разделяющего с ними все опасности здесь, на Донбассе, недалеко от фронта, который отличается от них не социальным статусом, а жизненным опытом. В ситуации, когда рядом смерть, убеждать нужно не словами, а своим примером. Поэтому я старался не только рассказывать, но и показывать внутреннее спокойствие и решимость действовать, сохраняя внутреннюю уверенность в своих решениях и поступках, какой бы страшной ни была внешняя ситуация.

Потому что в такой ситуации люди нуждаются, чтобы кто-то рядом с ними продемонстрировал эту уверенность. Тут неприемлемы ни утешительные разговоры, ни формальное преподавание так, как будто ничего не произошло, ибо это было бы демонстрацией неадекватности. Мне как преподавателю нужно было показать, что я понимаю студентов, адекватно оцениваю тот ужас, что творится вокруг нас, и всегда в любой ситуации могу предложить рациональную стратегию поведения и готов отвечать за свои решения.

Учебные занятия во время обстрелов

Начинается следующее занятие. Мы обменивались информацией, в какой ситуации каждый из нас находится. Студент из Лимана, говорит, что у них тихо, хотя только что совсем рядом прозвучал мощный взрыв. В ответ я сообщаю, что у нас в Славянске тоже тихо, хотя вчера все время гудели сирены, а позавчера весь день была слышна канонада и взрывы ракет, а одна из них попала совсем рядом с моим домом. Вот так, обменявшись сведениями, начинаем занятие. Мои лекции надо было как-то связать с новой реальностью, и на этот раз я выбрал тему лжи. Связь через интернет ненадежная, потому что часто отключают свет, однако я каждому студенту предварительно написал в приватный чат, что там мы можем постоянно держать связь. Студентка из Лисичанска, которую во время занятия выбило из интернета, прислала сообщение.

«В Лисичанске достаточно страшно. Мой дом находится возле одной из главных дорог. Когда едет техника – от легковой и до танков – очень-очень слышно. Особенно из-за того, что дорогу танками уничтожили. Обстрелы идут очень часто и очень громко. Есть районы, которые разбиты в хлам. У многих людей уже две недели нет ни воды, ни света, ни газа. Восстановление всего этого будет нескоро. Начальная школа, в которой я училась, наполовину разбита. Возле гимназии, где я была в средней школе, постоянно стоит тяжелая техника. Учитывая, что дом, в котором я сейчас живу, находится относительно недалеко, каждый выстрел от гимназии ощущается крайне остро. Возле Лицея, где я была в старшей школе, ещё в первые дни упал снаряд. Так никто и не понял, то ли это был разгонный механизм, то ли, действительно, неразорвавшийся снаряд. Выходить на улицу крайне опасно. Даже в магазин, который находится через дорогу. Сейчас идёт сильный бой в Рубежном. От нас летит туда очень сильно и очень много. Города горят. Там, где жили друзья, домов уже практически не осталось.

Большинство дорог заминированы, железнодорожные пути взорваны. Вопрос остаётся в мостах. Как только ВСУ будут отходить, мосты будут взорваны. Они у нас стратегического значения. Пытаться сейчас уехать – можно сравнить с агонией загнанного животного в угол. Очень много неправдивой информации, очень много фейков по поводу эвакуации населения. Не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Сегодня выехали знакомые в Сватово эвакуационной колонной в 8:30. До настоящего времени связи с ними нет. Неизвестно, доехали или нет. Живы ли вообще ….

Прошу прощения, что не отвечала во время пары. В подвале тяжело ловить более-менее адекватный интернет».

Третий месяц занятий. Россияне захватили Северодонецк, Лисичанск, Лиман и приблизились к Славянску, где живу. Студент, который эвакуировался из Лимана, спрашивает, как обстреливают нас и сравнивает с тем, как обстреливали его город перед захватом: «Сначала расстреляли больницу, Дом Культуры, а потом начались регулярные артиллерийские дуэли и все жизнеобеспечение города прекратилось. Как правило, обстрелы шли бесперебойно с четырех до десяти утра, днем затишье до шести часов вечера, и далее они вновь продолжались до часа ночи».

Отношение к жизни, которое дает силу

Я старался и далее подбирать темы лекций, в соответствии с вопросами, которые ставит война: обязанность, ответственность, отношение ко злу и т.д. Однако наибольший интерес вызвала тема любви между мужчиной и женщиной. Ее активно обсуждали даже те, кто во время занятия находился под обстрелом. Несмотря на войну молодое поколение душой живет в мирном будущем Украины.

Были у меня и откровения, с которыми я делился со студентами. Когда я преподавал в Томске, мне предложили выбрать стратегию построения академической карьеры – писать гранты, ездить в Москву, знакомится с авторитетными учеными и таким способом повышать свой авторитет и социальный статус. Некоторые мои коллеги так и поступали, получили признание, а теперь вынуждены приспосабливаться к режиму в России вопреки совести. Если бы я поступил также, то утратил бы свой философский талант.

Существует принципиальное различие между философом и специалистом в философии. Философ выражает свой опыт жизни. И поскольку идет война, он не может не говорить об опыте войны. Иначе он не философ. Для философской самореализации мне требуется только свободное время, чтобы писать, и прожить вместе со всеми тот опыт, который осмысляешь. В прифронтовом Славянске у меня все это есть, а у моих успешных коллег в России этого нет. Война показала, что вся борьба за признание, социальный статус, научную карьеру, авторитетность – не более чем иллюзия, морок, а подлинность жизни открывается в ее самоценной значимости, когда поступаешь в соответствии с собой. Это я и пытался донести студентам на лекциях.

Учеба в Украине: свидетельства студентов

Украинская молодежь разнообразна. Одни политизированы, другие – нет. Это люди с самыми разными интересами, но есть общее, что их объединяет: все они направлены на будущее, при этом не видят никакого будущего с Россией. Телевизор они не смотрят и войну воспринимают не через призму политики или той или иной идеологии, а адекватно, так, как она и проявляется в жизни. В этом я еще раз убедился, когда общался с ними во время зачетов и экзаменов. Приведу некоторые цитаты из бесед с незначительной стилистической редакцией, не меняя смысла.

Из оккупированного района Луганской области
– С трудом вышел на связь. У меня местная прописка, поэтому не выпускают из ЛНР – ведь проводится мобилизация.

Из Украины, после эвакуации из Мариуполя
– Нас много раз могли убить, я не могу об этом говорить, не могу пообещать, что смогу рассказать…

Из Светлодарска (в оккупации)
– Я в Светлодарске. У нас с 24 мая ДНР и с 29 мая нет никаких средств коммуникации. Только сейчас первый раз получилось выйти на связь. В городе нет ничего – ни воды, ни света, ни газа, ни интернета. То, что я смог как-то словить интернет – чудо.

Из Украины, после эвакуации из Лимана
– 22 апреля был первый, сильный, обстрел. В начале пятого утра из системы «Ураган» ударили по Донецкой областной травматологической больнице, которая переехала в Лиман в 2014 году. Был пожар, пострадали дома по соседству. Особенно интенсивно было в ночь с 30 апреля на 1 мая: с 20 часов начинался обстрел и продолжался приблизительно до первого часа ночи, потом в 4 утра возобновился. Был слышен звук разлетающегося по городу металла снарядов. Ближе к обеду немного затихло, и выяснилось, что разбит пешеходный мост между южной и северной частью города, повреждены многоэтажки и гаражи, железнодорожный вокзал остался без окон. В последующие недели ситуация в городе только накалялась, заканчивались запасы продуктов питания, да и люди уставали от постоянного грохота и новых разрушений…

Из Новопскова (в оккупации)
– Я дома в Новопскове. У нас тут вроде тихо, только летают каждый день, техника ездит, страшно очень.

Из Курахово
– Не вижу никакой логики в обстрелах. Люди занимались на стадионе, а после того, как ушли, по стадиону ударила ракета.

Из Украины, после эвакуации из Мариуполя
– 24 февраля российские войска вошли на территорию Украины. Я помню то утро, тот ужас, который царил вокруг. С самого утра оккупанты начали бомбить окрестности Мариуполя. Люди массово пытались выехать из города, однако уже тогда город был заблокирован. Все бежали снимать деньги и покупать продукты. В глазах людей был ужас от происходящего, все боялись того, что произойдет. Все боялись ВОЙНЫ… Я жила в частном секторе в Илличевском районе. Когда начали обстреливать Восточный район, мы прятались в подвале. Земля дрожала, а с ней и наш дом. Время будто остановилась. Тогда я первый раз в жизни ощутила, что я и мои близкие могут умереть. Все последующие дни длились одинаково: воздушная тревога, подвал, взрывы. В нескольких километрах от нас велись бои и вскоре перекинулись на Илличевский район. Именно тогда мы решились выехать из города. Так получилось, что мы выезжали во время авиабомбежки. Уже тогда Илличевский район был в руинах – много разрушенных домов и сгоревших машин. Но самое страшное было впереди. Когда наша машина приехала на блокпост, нам посоветовали развернуться и ехать обратно, так как было слишком опасно. Я помню, мама сказала, что мы должны выехать сейчас. Нас и всех, кто был за нами, пропустили на свой страх и риск. Мы молились, просили Бога дать нам шанс жить. В тот день под бомбежкой мы выехали. То, что я видела, никогда не забыть. Сгоревшие и расстрелянные машины, грузовики и военная техника… И трупы, точнее, то, что от них осталось. Их было так много, что чувство реальности пропало. Я будто ушла в транс. Было чувство, будто это просто кошмар. Я и моя семья выехали с Мариуполя 10 марта, а уже 11 марта, будто стирая наше прошлое, снаряд уничтожил наш дом.

Из Ахтырки
– 24 февраля где-то в 13:30 зашла небольшая колонна россиян, их специально пропустили за город, где-то в полях разбили. Основные действия начались уже с 25: вакуумные бомбы, грады, артиллерия, авиация и так далее. Ключевая инфраструктура города полностью уничтожена: ТЭЦ, железнодорожный вокзал. Сильно пострадал центр города, уничтожили мэрию, пострадали дом быта, дом культуры и музей. Большинство жителей сразу массово уехало. В апреле тихо было, но где-то в середине мая был нанесен ракетный удар по военному объекту, ну и садику досталось. Кто-то сдал, что туда оружие завозили, но за три дня до обстрела все вывезли, так что это просто бессмысленно было. С того момента в городе спокойно, ну а приграничные деревни кошмарят постоянно. В основном всё в поля прилетает, специально, чтобы ничего сеять не могли.

Из Алексеево-Дружковки
– Сегодня был обстрел по соседним городам (10 км от моего посёлка), и связь пропала полностью.

Из Украины, после эвакуации из Мариуполя
– У меня просто нет сил на учебу, моя жизнь ушла из-под ног, и продолжает уходить по сей день. Начиная с 24 февраля в моей жизни нет светлого дня, я прожил месяц в Мариуполе с начала войны по 24 марта. Там потеряли все, квартиры, машины и бизнес, нас депортировали в Россию. 25 дней мы ехали из этого ада, чтобы не оставаться там… две недели назад мне сообщили, что мой брат, который находился на Азовстали, погиб. И я даже не могу его похоронить.

Из Харькова
– 5 числа, не помню месяц, май кажется, весь день прилетало. Я дважды попал под прямой обстрел. Осколки мимо лица пролетали, кроссовки порвало. В Харькове тяжело опять. Вчера на Салтовке взрывы были. Но это Салтовка и Новые Дома. Те, которые живут на другом конце города – в районе Лысой горы, говорят, что у них более-менее нормально. А так – прилетает каждую ночь, с Белгорода в основном. Но это уже давно так. Почти постоянно воздушная тревога. С Белгорода начинают где-то в районе 23:00 лупить. Сегодня тоже обстреливают.

Вот так за годы войны выросло поколение, которое не помнит время, когда Россия еще не была врагом.